Бог в стране варваров

Жан-Мари неожиданно почувствовал себя как в первые дни или даже в первые минуты после приезда сюда; он словно бродил по городу, лихорадочная суетливость в котором, напоминая о минувших веках, странным образом соседствовала с непреодолимым одиночеством, угадывавшимся в образе женщин, закутанных в покрывала незапятнанной чистоты, в фасадах домов без единого окна, во всем этом призрачном мире, исступленно жаждавшем чистоты. В памяти Жана-Мари всплыло, как он в первый раз посетил мать Камаля, какая тихая, светлая, чистая была улочка, он как бы оказался в другом времени или, скорее, вне времени, и, хотя ни одно из окон голубых и белых домов, с беззаботным видом невозмутимо расположившихся на самом проходе, не отворилось, он вдруг очутился посреди толпы ребятишек, говоривших по-французски, но на французов не походивших — так на удивление непринужденно они выглядели, — которые вызвались показать ему дорогу к дому мадам Ваэд. Доведя его до открытой настежь тяжелой двери, окованной железом, они вместе с Жаном-Мари вошли внутрь, в прекрасный сад, обложенный белыми и зелеными плитками. Медленно струилась вода в бассейне. Никогда в жизни он не испытывал такой неловкости, как в эту минуту, окунувшись в полнейший покой. Послышалось шуршанье босых ног, вбежали девочки в длинных, до пят, платьях, но, увидев его, застыли как вкопанные. Одна обратилась к нему на безупречном французском языке, другая принялась выпроваживать ребятишек на улицу. Узнав, кто он, они отвели его в просторную, длинную комнату, где восседала женщина, похожая на древнегреческую статую — лучшего сравнения, которое передавало бы его тогдашнее впечатление, Жан-Мари подобрать не мог. Тут Жана-Мари поджидала еще одна неожиданность: мать его друга совсем не понимала по-французски. Без переводчика в первую беседу им было не обойтись. Жан-Мари не помнил, что именно он тогда говорил, помнил только, как слова сами собой слетали с языка и как мадам Ваэд то и дело прижимала руку к груди и повторяла:

— Камаль, Камаль. — И со скорбной улыбкой добавляла: — Париж.

В это мгновение он переставал слышать голос переводившего, лишь видел перед собой сияющие глаза, нежное, покрытое пушком лицо без каких-либо следов косметики. Привлекательная женщина, заботливая мать, безутешная вдова, горевавшая не столько о муже, сколько о сыне, которого отнял у нее Париж, — Жан-Мари не мог подавить в себе зависть к приятелю.

На столике с подносом из чеканного серебра появился чай с мятой — Жан-Мари такого никогда не пил — и пироги на меду. Ему все подливали да подкладывали, и Жан-Мари догадался, что он должен есть и пить и за отсутствующего друга; он так и сделал. Сквозь слезы мадам Ваэд улыбалась ему.

— Слышали наши последние новости? — с притворным недоумением бросил Камаль, отфыркиваясь, как после купания.

Он даже перестал напевать и скорчил такую рожу, что Марта рассмеялась:

— У нас — и новости? Какие же?

— Вы должны были слышать о них… о нищенствующих братьях.

Тут же посерьезневшая Марта ничего не ответила. Камаль между тем продолжал:

— Это люди, которые шатаются по деревням, подстрекая крестьян обобществлять свои земли. Представляете? А в последнее время им и этого стало мало. Теперь они уговаривают крестьян принять в свои ряды и безземельных феллахов. Конечно же, на время, в ожидании лучших времен. — Камаль язвительно скривил губы.

— До меня слухи доходили, — сдержанно отозвался Жан-Мари.

— Ты в самом деле в это веришь?

— Насколько я знаю, это в основном молодежь. Они пытаются…

— Ну и чего они добились?

— Мне о них известно мало, потому мне трудно сказать…

— Говорить пока рано, — вмешался Хаким Маджар. — Такой идее нужно время, чтобы пробить себе дорогу. Но она проникнута исламским духом.

— Она прежде всего утопична и ничего не сможет изменить, — возразил Камаль. — Так, минутная вспышка.

Маджар нахмурил брови, как он обычно делал, погружаясь в размышления.

— Не думаю. Наоборот, она, как мне кажется, отвечает глубоко укоренившимся у нас убеждениям.

— А новыми мы уже сыты по горло.

— …В ожидании лучших времен… Я лично никогда так не думал.

Камаль взглянул на Маджара столь же насмешливо, как минуту назад на Жана-Мари, и тот же вопрос сорвался с его губ:

— Вы что, и вправду в это верите?

Но, не дав Маджару даже рта раскрыть, сам же и возразил:

— Трепачи! Разве можно хоть на секунду представить…

— Я слышал по крайней мере об одном, который, по-моему, не трепач, и он не остановится на полпути.

— О ком речь, если не секрет?

— О Маджаре.

Камаль разразился радостным смехом, таким радостным, что одно удовольствие было на него смотреть.

— Ну, это человек, отмеченный печатью вдохновения! — И немного успокоившись, добавил: — Если только…

— Если только что?

— Если только он не вынашивает честолюбивые замыслы. При теперешнем клокотании страстей, не знаю уж откуда, то и дело выныривают сомнительные личности с нелепыми идеями. Происходят события, в которых мало кто разбирается. Ничего удивительного, если всякие прохиндеи пытаются ловить рыбку в мутной воде. А как по-твоему, Жан-Мари?