Бог злости

Хаос в доме утих, все ушли или разбежались по участку, как крысы.

А я здесь.

В полумраке — моей естественной среде обитания — смотрю на девушку, которая испортила всю мою систему.

Глиндон крепко спала с тех пор, как я наполнил ее своей спермой. Когда я вышел из нее, ее кровь была вся на моем члене и на простынях, и эта сцена заставила меня напрячься снова и снова. Но поскольку она устал, то сразу отключилась.

Я не стал менять простыни. Я оставил ее лежать там, обнаженную, с раздвинутыми ногами и засохшей кровью между бедер. За этой сценой я наблюдал со своего места на стуле напротив кровати, прикуривая одну сигарету за другой.

Глиндон не замечает раздражающих изменений, происходящих во мне, которые имеют мало общего с состоянием моего полутвердого члена, поскольку она продолжает дремать. Ее пухлые губы слегка приоткрыты, щеки слегка покраснели, а фиолетовые следы покрывают ее сиськи, бедра, шею, живот, бедра.

Везде.

Она — карта моего творения. Потенциальный шедевр в процессе создания, и все же, этого... недостаточно.

С самого начала я понял, что мне нужна стимуляция, чтобы заглушить постоянную потребность в большем.

И больше.

И еще, блядь, больше.

Отец заметил мои наклонности и отдал меня в спорт с высокими нагрузками и взял меня на охоту. Это были его решения для удовлетворения моей бесчеловечной потребности в эйфории.

Однако они не могли продержаться долго, и желание затмило их. Поэтому я начал бороться и трахать каждого движущегося человека. Я дошел до такого жесткого насилия, которое бывает только в фильмах про снафф.

Но секс был лишь временным решением. Пластырем. Обезболивающее, которое теряло свой эффект вскоре после окончания акта. А иногда и во время.

Я терял интерес, и единственная причина, по которой я продолжал трахаться, заключалась в том, чтобы все закончилось, надеясь и разочаровываясь в бездарной разрядке.

Часто секс надоедал мне до слез, даже с кнутом, кляпом и веревками.

Часто я обходился без него неделями, потому что хлопоты и драма, связанные с поиском подходящей для траха дырки, того не стоили.

И только в ту ночь на утесе я испытал самую сильную и быструю разрядку за... целую вечность.

Я решил, что трах будет более приятным, но я не знал, что это приведет меня на неизвестную территорию. У меня достаточно хорошие навыки дедукции, чтобы понять, насколько сильно Глиндон меня заводит, даже не пытаясь — до сих пор не могу точно определить, почему, — но влечение, несомненно, есть.

Но чего я не осознавал, так это уровня разрядки, которую я могу получить с ней. Это похоже на тот первый раз, когда я разрезал мышей и увидел, что у них внутри. Это кайф обладания чьей-то жизнью между пальцами. В буквальном смысле.

Я мог бы одним движением руки перерезать ее хрупкое горло и отправить ее в другую вселенную. Но вместо того, чтобы бороться, как обычно, она сдалась и даже пришла благодаря этому.

Глиндон поверила мне, что я не сломаю ей шею.

Ей не следовало этого делать. Я обычно не душу голыми руками, потому что даже я не доверяю своей собственной силе или жажде крови. Мои демоны могут взять верх в любой момент и заставить меня случайно убить кого-нибудь. И тогда возникнут проблемы со скрытием преступления и бла-бла-бла.

Контроль импульсов — моя сильная сторона, но это было не так, когда я был внутри этой гребаной девчонки. Мои импульсы вышли из-под контроля, и я знаю это, потому что я подумывал задушить ее до смерти, пока она разваливалась на моем члене.

Но она сделала кое-что.

То, что я обычно не позволяю, потому что это разрушает мой контроль. Глиндон, кажущияся невинной, абсолютно невежественным кроликом, прикоснулась ко мне.

Снова и снова.

И, блядь, снова и снова.

Сначала она была нерешительной, дрожала, как хрупкий листок, но стоило мне позволить ей хоть дюйм, как она становилась смелой и брала милю.

Ее ладони были на моей груди, шее и по всему лицу. Она не переставала прикасаться ко мне, пока я целовал ее, кусал ее губы и пробовал на вкус ее кровь.

Она не переставала прикасаться ко мне, прижиматься ко мне, впрыскивать свой яд в мои вены, пока я не стал дышать только ее возбуждением и ее гребаными фруктовыми духами.

Я выпускаю длинную струйку дыма, наклоняю голову, когда она переворачивается на спину, слегка раздвинув ноги. Ее розовая киска находится на виду, выполняя какой-то бессловесный талисман, чтобы притянуть меня ближе.

Мысль о том, что кто-то, кроме меня, видит ее в такой позе, сжимает мои мышцы, вызывая потребность в насилии.

Моя кровь закипает при воспоминании о том, как Гарет коснулся ее губ, прижался к ней, попробовал ее на вкус, прежде чем у меня появился шанс.

Может быть, мне стоит вывести его из строя, в конце концов, сбить с него спесь. Или, может быть, мне нужно сыграть на его бесполезной гордости и хрупком гребаном эго, чтобы он больше не думал о том, чтобы прикоснуться к тому, что принадлежит мне.

Мысль о насилии проносится по всему моему организму, я докуриваю сигарету и медленно поднимаюсь со стула.