Богач, бедняк

Давай, дерись на ринге, выигрывай один бой за другим, пусть газеты публикуют твои фото, мочись по утрам кровью, пусть болельщики радостно приветствуют тебя, дружески хлопают по спине, пусть тебя приглашают выступать в Лондоне, пусть. И вот эти двое снобов, которых ты и не собирался больше видеть в своей жизни, о которых ты и слыхом не слыхивал десять лет, вдруг припираются к нему и говорят как ни в чем не бывало «хелло!». Только «хелло», больше ничего, и все, ты уничтожен, раздавлен, ты уже больше никто. Ну ладно, ненавистный проклятый мой братец, любимчик папочки и мамочки, играющий на золотой трубе, самовольно опускающий окошки в такси, ты получишь сегодня по заслугам от своего драчуна-брата, этого пустого места. Наверняка это будет для тебя шоком.

Вдруг на какое-то мгновение мелькнула безумная мысль: сойти с поезда, поехать в Олбани, там пересесть на другой поезд и приехать в Элизиум, к единственному человеку в мире, который будет ласкать его с любовью, к той, которая заставила его почувствовать себя настоящим мужчиной, когда ему было всего шестнадцать лет, — к Клотильде, прислужнице его дяди в постели. К Клотильде, купавшей Святого Себастьяна в ванне. Но когда поезд остановился в Порт-Филипе, он, выйдя из вагона, направился прямиком в банк, как и собирался.

II

Билли капризничал, не хотел есть свой завтрак, и Гретхен старалась не потерять терпение. Подчиняясь суеверию (дети ведь чувствуют очень многое, у них развита не по годам интуиция), она еще не оделась для выхода, а сидела за столом в своей рабочей одежде — брюках и свитере.

Она без аппетита, рассеянно ковыряла вилкой в тарелке, сдерживаясь, чтобы не побранить сына за то, что он баловался — разбрасывал кусочки бараньей отбивной с салатом по тарелке.

— Для чего мне идти в музей естественной истории? — ныл Билли.

— Получишь удовольствие, — терпеливо объяснила она. — Очень большое.

— Нет, это не для меня. Для чего мне туда идти, не понимаю.

— Но ведь тебя ждет весь твой класс.

— Все они — чудаки. Все, за исключением Конрада Франклина. — Билли, кажется, вот уже целых пять минут пережевывал кусочек баранины. Для разнообразия он иногда перекатывал его от одной щеки к другой. Может, все же отшлепать его? — подумала Гретхен. Часы на кухне тикали все громче и громче. Она старалась не смотреть на них, но все же не смогла выдержать. Посмотрела. Без двадцати час. Ей нужно быть в верхнем городе без четверти два. Но нужно еще успеть завезти Билли в школу, вернуться, принять ванну, переодеться, сделать макияж и явиться на свидание не запыхавшись и тяжело дыша, словно только что пробежала марафон.

— Ну-ка, быстро заканчивай, — потребовала она, удивляясь мягкости своего голоса в такую минуту, когда ее обуревало столько разных чувств, но не материнских. — На десерт — желе.

— Я не люблю желе.

— Это с каких пор?

— С сегодняшнего утра. Скажи, какой смысл тащиться в музей, чтобы поглазеть на чучела животных? Ну, если они хотят, чтобы мы смотрели на животных, то можно поехать в зоопарк и посмотреть на живых.

— Ладно, в воскресенье, — примирительно сказала Гретхен, — я свожу тебя в зоопарк.

— В воскресенье я иду в гости к Конраду Франклину. Я ему обещал. — Билли вытащил изо рта так и не дожеванный до конца кусочек баранины и положил его в тарелку.

— Так воспитанные люди не делают, — упрекнула его мать.

Часы тикали.

— Все, слишком много.

— Хорошо, — сказала Гретхен, отодвигая от него тарелку. — Если ты закончил, значит, закончил.

Но Билли и не думал вставать из-за стола.

— Но я еще не доел салат, — упрямо сказал он и с демонстративным видом стал вилкой вырезать из листа салата геометрические фигурки.

Он утверждает таким образом свою личность, убеждала себя Гретхен, сдерживаясь, чтобы его не отругать. Хорошее предзнаменование на будущее.

Не в силах дальше наблюдать за его неспешной игрой с салатом, она встала, вытащила из холодильника мисочку с желе.

— Почему ты сегодня так нервничаешь? — спросил Билли. — Срываешься с места…

«Ах, эти дети, с их интуицией, будь она проклята!» — подумала Гретхен.

Его радар, конечно, не просвечивает ее насквозь, но видит сгущающиеся облака.

— Лопай теперь десерт, мы опаздываем, — сказала она.

Билли, сложив руки, отодвинулся на стуле.

— Я же говорил, что не люблю желе.

Ей хотелось сказать, что он будет сидеть за столом, пока не съест желе, хоть весь день. Но у нее возникло мрачное предчувствие, что именно этого Билли и добивается. Возможно ли, что это смешение детских эмоций — любви, ненависти, чувственности, алчности, — каким-то образом помогло ему догадаться, что собирается делать его мать в верхнем городе, и инстинктивно, по-своему, понять, что сейчас он защищает себя, защищает своего отца, защищает неразделимость их семьи, их дома, в котором он мнил себя, с привычной самонадеянностью ребенка, его стержнем?

— О'кей, — согласилась она. — Никакого желе! Пошли.

Билли оказался мудрым победителем. Ни тени улыбки триумфатора на лице.

— Для чего мне идти в музей, чтобы глазеть на коллекцию давно умерших, набитых опилками животных? Ума не приложу, — только и сказал он.