Богач, бедняк

Его лицо, казалось, окаменело от страха. Выбора не было. Томас, наклонившись, схватил его, поднял на плечи и побежал со своей тяжелой ношей вниз по пригорку к воротам садовника, продираясь через густой подлесок, стараясь не слышать скорбных завываний Клода: «О, Иисус, о, Иисус Христос, о, славная Дева Мария, мать наша!»

Томас, спотыкаясь бежал вниз по холму. Вдруг он почувствовал какой-то странный запах, приторно-сладкий. Это же запах паленого мяса, вдруг с ужасом осознал он.

А пушечка на школьном дворе все палила и палила.

II

Аксель Джордах медленно выгребал на середину реки, чувствуя, как его сносит мощное течение. Сегодня он взялся за весла не ради тренировки. Он пришел на реку, чтобы побыть одному, подальше от людей. Сегодня он решил, что возьмет ночной выходной, первый с двадцать четвертого года. Пусть его клиенты завтра пожуют хлеб фабричной выпечки. В конце концов, германская армия впервые за двадцать семь лет понесла поражение.

На реке было холодно, но ему было тепло в толстом вязаном свитере-«водолазке», который он сохранил еще с той поры, когда работал матросом на прогулочных пароходах на Великих озерах. К тому же у него была бутылка для согрева, чтобы его не так пробирал холодный воздух и чтобы выпить за здоровье тех идиотов, которые снова привели Германию к гибели. Джордах, нужно сказать, никогда не был патриотом. Наоборот, он питал сильнейшую ненависть к стране, где родился. Из-за нее он охромел, охромел до конца жизни, из-за нее он так и не завершил своего образования, из-за нее он отправился в добровольную ссылку, из-за нее он теперь с величайшим презрением относился к любой политике, к любым политиканам, ко всем генералам, священникам, министрам, президентам, королям, диктаторам, ко всем на свете завоеваниям и поражениям, ко всем кандидатам, ко всем партиям. Он был очень доволен, что Германия проиграла войну, но при этом не испытывал и никакой радости от того, что Америка ее выиграла. Оставалось только надеяться, что он проживет еще двадцать семь лет, чтобы увидеть собственными глазами, как Германия проиграет очередную войну.

Аксель вспоминал отца, этого маленького, богобоязненного тиранчика, простого клерка в фабричной конторе, которому нравилось маршировать, распевать бравурные песни, с букетиком цветов, торчащих из ствола его ружья, — этакая счастливая овечка для заклания. Его убили в сражении под Танненбергом, и он, умирая, вероятно, был горд, что оставляет на этой земле двух своих сыновей, которые будут, как и он, драться за свой «фатерланд» и за свою жену, которая оставалась вдовой всего меньше года. Потом, проявив свою женскую мудрость, она вышла замуж за адвоката, который всю войну совершал сделки по имуществу в своей конторе за Александерплац в Берлине.

«Deutschland, Deutschland, uber alles»[11]

, — насмешливо затянул Джордах, бросая весла. Пусть воды Гудзона сами несут его вперед. Он поднес бутылку с бурбоном к губам. Он пил за свою юношескую ненависть, которую вызывала в нем Германия уже тогда, когда калека демобилизовался, среди многих других калек, ненависть, которая погнала его через океан. Америка — такое же посмешище, но, по крайней мере, он жив, живы его сыновья, и дом его стоит на своем месте, не разрушенный.

До него донесся гул маленькой стреляющей пушки на школьном дворе, а в темной воде отражались отблески взмывших в небо ракет. Какие они все дураки, подумал Джордах. Чему радуются, что празднуют? Ведь через пять лет они будут продавать яблоки на углу улицы, разрывать друг друга на куски, стоя в длиннющих очередях перед фабриками, чтобы перехватить друг у дружки освободившуюся вакансию. Если бы у них еще были мозги, то они все сейчас торчали бы в церквах и возносили бы молитвы, чтобы япошки продержались на этой войне еще лет десять.

Вдруг он увидел, как на холме вспыхнул костер. Небольшое яркое пламя, которое вскоре приобрело определенную конфигурацию на фоне темного неба. Горел большой крест. Он засмеялся. Бизнес как всегда. Забудьте о победе. Смерть католикам, неграм, евреям, и никогда не забывайте об этом лозунге. Танцуйте же сегодня, ладно, но завтра должны полыхать костры инквизиции. Америка остается Америкой. Мы здесь, мы никуда не ушли, и мы говорим вам, каков реальный счет игры. Джордах хлебнул еще из бутылки, наслаждаясь этой прекрасной картиной — горящий высоко над городом крест, заранее предвкушая сладкоречивые ламентации, которые завтра утром появятся в двух городских газетах по поводу оскорбления, нанесенного памяти храбрым солдатам всех рас и всех верований, которые отдали свою жизнь, защищая те высокие идеалы, на которых основана Америка. Ну а воскресные проповеди в церквах! Какое удовольствие заглянуть в одну-две церквушки, чтобы послушать стенания этих подонков святош!

Если мне когда-нибудь повезет и я встречусь с теми, кто воздвиг там, на холме, этот горящий крест, я искренне пожму им руки.