Богатство кассира Спеванкевича

Женщина, державшая на весу корзину, которую некуда было поставить, изрыгала в лицо старику еврею гнусные антисемитские ругательства, перемежая их божбой и астматическим сопением. Еврей безмолвствовал, обхватив руками коробку, закрыв глаза с трагически приподнятыми бровями. Перед незнакомцем вынырнул внезапно мальчонка, отгородив его от дамы с колосьями. Из купе показался и стал пробиваться сквозь толпу дородный, в грязном мундире железнодорожник. Он натужно охнул, как перед тяжелой работой, и втиснулся в человеческую массу, сбившуюся в тесном проходе: вклинился между женщиной и стариком евреем, сплющил корзину, пролез между дамой с колосьями и незнакомцем, повернув того лицом в другую сторону, и двинулся вперед, глухой к воплям, визгу, несущимся вслед проклятиям. Освободившись от страшного взгляда, Спеванкевич немедленно пришел в себя.

Поезд остановился — Влохи. Спеванкевича это удивило: так быстро доехали. Он хотел взглянуть на часы, но справа на него навалился толстяк — складки на жирной шее, пятна на панаме. Левая рука — он почувствовал это только сейчас — затекла и нестерпимо болела. И зачем надо было прижимать с такой силой портфель? Тот застрял между ним и стариком евреем и держался сам по себе.

Но худшее было позади. Он уже отдавал себе отчет в своих поступках. Начал мыслить. А ведь последние три часа он пребывал в смятении, не знал, что с ним творится. Кто управлял им все это время? Когда, в какую минуту родилось страшное решение? С чего началось все это?

Сперва в его окошечке появился лысый череп Зайончковского. На этот раз бухгалтер ругался чуть ли не в голос, речь, впрочем, шла все о том же. Молчать, дескать, больше нельзя и так далее, и так далее…

— Что случилось?

— Что случилось?.. Не хуже моего знаете… Тысячи людей разорились. Со злотым катастрофа — все сейфы забиты злотыми. Кто не дурак, хватает доллары… Три дня… Три дня безумия! И чем все это кончилось?

— Чем?..

— Доллары возвращаются. Они вернутся все до единого! На каждом заработали в среднем по шесть злотых! Миллионы и миллионы награбили!

— Ну и что?

— То есть как «ну и что»?

— Обычное дело. Каждый имеет право обменять валюту.

— Вот как! Шутки шутите! Но с меня довольно. Я их ославлю на весь свет, пусть будет, что будет…

— С ума сошли, что ли?

— Не буду покрывать преступников!

— Если вы в самом деле собираетесь… О таких вещах не говорят…

— Я только вам…

— Болтовня все это.

— Увидите!

— Сомневаюсь.

— Увидите! До всей шайки доберусь!

— Ничего с ними не будет…

— Не будет? Тогда я первый отказываюсь от такой Польши…

— Уж какая есть.

— Неправда! Разве за это мы сражались? Разве за это погиб на войне мой единственный сын?..

— Болтовней мир не исправишь.

— Увидите завтра в утренних газетах. Заголовок дам такой: «Святое право на обмен валюты».

— Уверен, что не увижу.

— Увидите! Богом клянусь, памятью моего сына-героя…

Телефон.

— Слушаюсь, пан директор!.. Из Гданьска и из Катовиц… Еще нет… Сегодня не успеть, но завтра начну с утра… Сам знаю, что срочно… Слушаюсь… слушаюсь…

Стоило повесить трубку, как в окошечке появилась широкая, бритая физиономия биржевого маклера Шулима Шрона,

— Добрый вечер!

Все знали эту единственную и неизменную остроту Шрона: он здоровался и прощался так в любое время суток. Можно было это назвать остроумием, иссякающим с уходом дня.

— Добрый вечер, Шрон, что там у вас?..

— Пустяки, ничего особенного… — ответил Шрон, передавая в окошечко пачки банкнотов, — сущие пустяки. Этих бумажонок наберется тут семнадцать тысяч сто долларов…

С непостижимой быстротой перебирая пальцами, Спеванкевич стал считать банкноты. Их шелест перерастал, казалось, временами в мелодию.

— Ай-ай-ай… ай-ай… — закачалась в окошке огромная, потная физиономия маклера.

— Зубы у вас болят?

— Ай-ай-ай… Это же колоссально… Что значит колоссально? Это гениально!!! Ай-ай-ай… Этот Сабилович заслужил, чтоб ему в Варшаве памятник поставили. Вот как!

— Этого только не хватало…

— А директора Згулу — сразу министром финансов и промышленности. Вот как!

— Не морочьте голову… Вы на этих грязных делишках тоже руки погрели…

— Было, было… Я что, жаловаться к вам пришел?

— Все вы ворье. Один больше, другой меньше…

— А вы как думали?

— Чтоб вы все от чумы околели!

— Добрый вечер! Никогда этого не будет. Добрый вечер!

— Проваливайте к чертям…

С этого и началось. Средь бела дня он впал в лунатическое состояние, и все шло само собой. Было без четверти два. Он составил кассовую ведомость, проверил ее, связал банкноты в пачки и стал у распахнутой настежь дверцы сейфа. Отгородившись таким образом от постороннего взгляда, он принялся набивать пачками денег свой большой желтый портфель. Доллары не влезали. Он запихивал их как можно глубже, поправлял, перекладывал — спокойно, без спешки. Еще девятьсот фунтов, еще с тысячу швейцарских франков… Оставалось только двадцать пять тысяч злотых сотенными и пятисотенными бумажками. Жаль было бросать. Еще раз все переложил — не помещается. Растолкал злотые по карманам как попало. Сейф был пуст: только пачек десять мелких банкнотов и груда монет.