Богатые — такие разные.Том 2

— На меньшее он не согласился бы. Ты поступил правильно, Нэйл. Ты получил свою долю власти, хотя основания для такой сделки были у тебя не слишком убедительными. Я знаю, их устраивает твое предложение ликвидировать трест, но, в крайнем случае, они могли бы сделать это через банк. И, в конце концов, нам следовало подумать о том, что после ссоры с Дайаной Слейд Стив не захочет возвращаться в Европу. Если учитывать это обстоятельство, то результатам совещания слишком удивляться не приходится.

— Но это ужасно! Что хорошего в одинаковых полномочиях, когда они будут сидеть вместе, как сиамские близнецы, в Нью-Йорке и всегда пресекать любые мои действия своим большинством голосов? Я могу одолеть этого глупца Льюиса, но как мне жить со Стивом? Здесь, на Уиллоу-стрит, нас ожидает сущий ад на земле!

Сэм сказал, что мне не следует беспокоиться, но я просто потерял голову. В восемь часов я был в таком состоянии, что позвонил Вивьен и потребовал немедленной встречи. С момента краха рынка я спал с нею каждую ночь, да и в период передышки единственным солнечным лучом посреди этого сурового пейзажа была моя восхитительная сексуальная жизнь.

— Но, дорогой! — запротестовала Вивьен, — у меня пятнадцать приглашенных на обед гостей, и официанты как раз подают жареную утку! Позволь мне приехать на Пятую авеню, как только они разойдутся.

— Но мне необходимо увидеться с тобой! Я в отчаянии! Я… Я… Я… — окончательно споткнулся я на фразе, которая должна была звучать победно. — Я люблю тебя! — выпалил я и вылетел из дому.

Вивьен вышла из столовой мне навстречу, как только я показался в холле.

— Дорогой мой, я уверена, что тебе нет дела до всех этих людей. Подожди меня наверху.

— Идем туда вместе!

— Посреди десерта?

— Ладно. Тогда конец.

Я попытался уйти, но она схватила мою руку. — Боже мой! Корнелиус, дорогой… прошу тебя!

— Хорошо, идем вместе, да, я иду с тобой. Я не могу отпустить тебя поздним вечером в таком ужасном состоянии.

Я взял се в молниеносном коротком соитии и, зарывшись в простыни в положении плода в матке, накрылся с головой стеганым одеялом. Когда Вивьен вернулась из ванной, у нее хватило мудрости не тревожить меня, и она лишь сказала, что вернется, когда уйдут ее гости.

Оставшись один, я в отчаянии попытался проанализировать свое поведение. Я понимал, что во всем был виноват Стив. При каждой нашей схватке у меня было такое ощущение, словно он бил меня кулаком в пах, и оно было настолько реально, что мне потом приходилось убеждаться в том, что я цел и невредим. Мысль о Стиве делала меня больным. Борясь с сотрясавшей меня дрожью, я принял душ, натянул брюки и сел на край кровати с сигаретой в руке.

Я подумывал о том, не стоит ли мне бежать в лондонское отделение. Но я был слишком молод, и у меня не было европейского опыта. Я мог быть тщеславным, но не был безрассудно храбрым и никогда не думал о продвижении по работе, пока не убеждался в том, что могу справиться с новым делом. Кроме того, у меня не было желания ехать в Европу. Я провел уже три с половиной года, работая в Нью-Йорке, начал привыкать к нему, и мысль о том, что пришлось бы начинать с начала, и притом не только в другом городе, но и совсем в другой стране, приводила меня в ужас. И вообще, у меня не было духовной тяги к Европе. А те эмоциональные связи, которые существовали у огромного количества моих соотечественников с континентом их прадедов, были такими сильными, каких я никогда не испытывал. Я мало кого знал там. Я был чистым американцем, родившимся в сердце Америки, воспитанным исключительно в американских традициях и верным только своему американскому наследию. Естественно, я восхищался некоторыми сторонами европейской культуры и, разумеется, интересовался европейской историей, поскольку она была связана с историей Соединенных Штатов. Я не был невеждой из захолустного городишки. Однако для меня оставалось тайной, почему люди так восхищались европейской цивилизацией, хотя Европа оказалась неспособной за тысячелетие прийти к демократической федерации, а Америке понадобилось для этого всего два столетия. На мой взгляд, постоянный европейский разброд не шел ни в какое сравнение с американской гармонией после Гражданской войны. Разумеется, я находил чудовищным, что, когда европейские страны дошли до полного изнеможения в кровопролитнейшей из войн всех времен, у них хватило бесцеремонности обратиться за помощью к нам. Я понимал, что, с экономической точки зрения, у Америки не было иного выбора, как навести порядок в их развороченном доме. Но меня угнетала мысль об американских солдатах, зарытых в иностранные могилы в результате европейской безнравственности.

Едва я решил, что предпочел бы остаться в Нью-Йорке со Стивом, нежели отправиться в европейское изгнание, как вернулась Вивьен.

— Ненаглядный мой! Тебе лучше? Мне, наконец, удалось спровадить всех этих ужасных людей, — сказала она, укладываясь в постель рядом со мной, — но теперь я полностью твоя.