Богатых убивают чаще

… Столько дней прошло с момента его похищения, а он ни единым словом не обмолвился о том, как мечтал об их встрече. Да и с чего бы ему мучиться этим? Что, собственно, между ними такого? Один — единственный, ни к чему не обязывавший разговор в палате? Полная ерунда. Но через какое — то время ей показалось, что в его глазах было нечто большее, чем страдание. И сама она, учитывая обстоятельства, невольно прониклась к нему новым для себя чувством сострадания. Но нельзя же жалость возводить в степень сердечной привязанности. В тот момент она для него была лишь сестрой милосердия, способной выслушать и утешить. Ею и следовало оставаться… Так бы оно и было, если бы не пророчества Ядвиги.

Именно она влезла в душу и из самого дальнего ее уголка вытащила на свет, политый обильными слезами, образ Мстислава Перфилова. Кира запрещала себе даже думать о нем. Впервые в жизни любовь накрыла ее своим роковым крылом. Заставила испытать всю сладость и горечь мимолетного изменчивого чувства. Позволила ощутить себя любимой, вознесла до самых дальних шпилей кельнского собора и бросила на колени перед непреклонным мужским себялюбием… Все это было, остыло, мумифицировалось. Ядвига безжалостно напомнила, осудила и указала лекарство — любовь Петелина. Тогда же нужно было упрекнуть прорицательницу за высокомерие. Кто ей дал право совать нос и при этом ее поучать! Если бы не Ядвига, она бы и не подумала о Петелине, как о душевном варианте… Сейчас, слава богу, понятно, что хоть в этом прорицательница ошиблась. Значит, и на старуху бывает проруха…

— Я вам не мешаю? — спросил Петелин, устав наблюдать за тем, с каким вниманием Кира рассматривала себя в зеркале, стоявшем в прихожей.

— Что?! — вздрогнула она от неожиданности.

— Вам не нравится, что я хочу много денег? У вас какие — то сомнения? Пожалуйста, готов выслушать. Должно быть, у меня сейчас проблемы с нервами. Поверьте, быть контуженым и при этом оказаться еще в камере пыток — слишком большое испытание для нормального человека. Поэтому мои претензии вполне закономерны!

— Согласна. Только эти вопросы не ко мне.

— Знаю. Я прошу вас объяснить Ариадне Васильевне. После всего, что произошло, деваться мне некуда. Но и не надо относиться ко мне как к неизбежной жертве.

Кира пришла в себя. Ее уже начинал раздражать напор, с которым Петелин вдалбливал простую до тупости мысль.

— Охранник принесет вам одежду. Если не подойдет, он поменяет.

Больше ей сказать было нечего.

Глава 26

Одиноко стоявшее современное здание, обнесенное высоким кирпичным забором на Каширском шоссе, не имело вывесок и обозначений. Плоская крыша щетинилась мачтами антенн, локаторами, телевизионными тарелками. Окна отсвечивали зеркальной поверхностью. Железные ворота, бесшумно раздвигаясь, поглощали въезжавшие черные лимузины. Вокруг не было ни души. Даже вороны не кружили над его территорией. Местные жители прозвали это учреждение «крематорием» и на вопросы случайных прохожих: «Что там находится?» — лишь пожимали плечами. Слухов было много, но никто конкретно ничего не знал. Федеральная служба охраны секретной информации (ФСОСИ) умело отгораживалась от любопытных глаз непосвященных сограждан. Дан приезжал сюда редко, только когда вызывали для доклада. Он подчинялся непосредственно заместителю руководителя службы генерал — лейтенанту Вольных Валентину Георгиевичу и в структуре кадров считался на особом положении.

Шеф встретил его немым вопросом. Дан знал эту манеру Валентина Георгиевича молча смотреть в глаза подчиненному. Немногие выдерживали его пытливый осуждающий взгляд. Начинали нервничать, оправдываться, нести полную ахинею, терялись и виновато замолкали. Иногда на этом аудиенция и заканчивалась, а оргвыводы оглашались уже в управлении кадров.

Дан стоял возле длинного стола заседаний и рассматривал набор ручек и карандашей, торчавших из бронзовой подставки в виде греческой амфоры. Поднимать глаза не решался, ибо это могло восприняться шефом как желание возразить.

Молчание длилось долго. По законам психологической борьбы первым уступить должен был Дан.

— Товарищ генерал, по вашему приказанию прибыл, — четко отрапортовал он.

— Ты мне здесь без товарищей! — высоким голосом вспылил Вольных. — Развели, понимаешь, бардак! Возомнил себя завхозом цековского санатория?! Устроил, понимаешь, проходной двор! Расслабился в райских условиях? А на Дальний Восток заглядывать японцам в жопу не желаешь отправиться?! А?!

— Никак нет, шеф. Я службой доволен, — мрачно пробубнил Дан. Его каменное лицо налилось кровью, набрякшие веки почти закрыли глаза.

— Он доволен! — взвизгнул Вольных. Выскочил из — за стола и, оказавшись ростом еще меньше Дана, толкнул его в грудь. — Садись! Докладывай!

Первый шквал начальственного гнева миновал. Дану очень хотелось закурить, но доставать сигару пока не решался. Глубокая морщина вновь прорезала лоб, губы вытянулись, словно для поцелуя.