Богатыриада, или В древние времена

– Всыпать бы тебе плетей за дерзость, да скажи спасибо, что возиться мне с тобой некогда, дело больно важное!

* * *

Утром вся честная компания, немного подкрепившись, двинулась дальше по лесной тропе. Муромец, у которого слипались глаза после бессменного ночного дежурства, отчаянно зевал, стараясь не забывать прикрывать рот ладонью: так потребовал богатырь, пригрозивший влепить еще пару нарядов за неумение вести себя в обществе.

– Верно говорят: можно вывезти мужика из деревни, но деревню-то из мужика не выведешь! – ехидно заявил Попович.

– Шоколик, так он же не вышпалша… – попробовала было вступиться за Муромца Баба-яга, но Алеша только отмахнулся пренебрежительно:

– Воин обязан стойко переносить все тяготы и лишения службы! Читала устав княжеской дружины, вторую строку от верха?

– Да ты шмеешшя, што ли, я же неграмотная! – смутилась ведьма.

– Ну тогда и не лезь, бабка, не в свое дело!

– Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак! – ехидно произнесла Сивка-Бурка.

Попович побагровел:

– Эт-то еще что?!

– Это пятая снизу строка! – весело заржала кобыла. Не выдержав, прыснула и Баба-яга, и даже отчаянно желавший заснуть Муромец усмехнулся. За что тут же схлопотал еще один наряд: негоже, дескать, подчиненному проявлять неуважение к начальству.

«Да сколько уже этих нарядов?! – ужаснулся про себя Илья. – И знать бы, что за хрень такая!»

Чтобы отвлечься от мыслей тягостных, начал Илья смотреть по сторонам. Ох, красота-то какая! Лес, где преобладали вековые сосны, ясным летним утром выглядел хоть и сурово, но очень привлекательно. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густые ветви, ложились на тропе яркими светлыми бликами, и в них светились разноцветные маленькие огоньки цветков. Пели птицы, доносился частый и сильный стук: высоко наверху трудился пестрый дятел.

«Эх, благодать божья…»

Расчувствовавшись, Илья машинально зевнул, позабыв про «манеры», и тут же получил начальственный окрик и прибавление нескольких нарядов.

«Жаль, поторопилась Сивка-Бурка с помощью… Ну, что ей стоило малость припоздниться?!» – сердито подумал Муромец.

* * *

К полудню добрались до большой поляны, с краю которой, под могучим дубом, приютилась то ли изба, то ли лачуга – с первого взгляда и не разберешь. Довольно крепкая, но неопрятная, словно жилище бобыля, коему так не хватает достатка, порядка и заботливой женской руки.

– Каррр! – поприветствовал их хриплым голосом громадный старый ворон, устроившийся на том самом дубе.

– И тебе, пашкуднику пернатому, не хворать! – отозвалась Бабя-яга. – Где хожаин?

– Кар-р-р! – в голосе птицы послышалось явное недовольство: то ли из-за «паскудника», то ли по какой другой причине.

– Ах, вше пьет? До ших пор из жапоя не вышел? – ахнула ведьма, осуждающе качая головой. – Ну и ну!

– Карррррр!!!

– Ладно, ражберемша… Эй! Шонная тетеря! Глажки открывай, шолнце уже вышоко!

Из-за косо прилаженной дощатой двери донесся страдальческий стон, затем жалобы на неудавшуюся жизнь и незваных гостей, которые хуже тугарина. Завершилось все вопросом:

– Кого нелегкая принесла?

– По голошу ужнавать надо! – не на шутку рассердилась Баба-яга. – Давай, поднимайша! Дело к тебе ешть.

– Погодите немного, хоть похмелюсь… Ох, тяжко мне…

– Я тебя шейшаш помелом так похмелю, мало не покажетша! А ну, выходи! – пригрозила Баба-яга и вправду взмахнула метлой. Ступу ей пришлось оставить на том месте, где она приставала к Поповичу, поскольку, лишившись волшебных зубов, ведьма утратила способность к полету. Однако расстаться с помелом отказалась категорически, чуть не плача и твердя: «Я ш ним шроднилаш…» Растроганный Муромец предложил, что понесет ступу: что там для него лишняя тяжесть! Но сердитый Алеша, чудом избежавший самого тяжкого для богатыря унижения, запретил даже думать об этом. Кобыла только многозначительно усмехнулась…

Что-то заскрипело, затрещало, упало с грохотом, затем дверь открылась и взору честной компании предстал владелец лачуги – мужичок малого роста с многодневной щетиной на опухшей страдальческой физиономии и косящими в разные стороны глазами. В правой руке он сжимал опорожненную прозрачную посудину диковинного вида. Крепкий запах перегара так и пополз по поляне, заставив лошадей страдальчески поморщиться.

– Тьфу! Какая гадость! – не выдержав, сплюнула Сивка-Бурка. – Меня сейчас стошнит!

– Каррррр!!! – дико заорал ворон, чуть не свалившись с ветки.

Мужичок вздрогнул всем телом, ухватившись за косяк, чтобы не упасть. Глаза перестали блудить по сторонам, округлились и уставились на кобылу.

– Допился! Белая горячка! – всхлипнул он.

– Пока еще нет, – усмехнулась лошадь. – Но скоро будет, если не возьмешься за ум. Придет тогда к тебе большая-пребольшая белочка, размером с матерого кабана… А уж что она с тобой сделает – ни в сказке сказать ни пером описать.

У мужичка застучали зубы. Посудина выпала из ослабевшей руки, шлепнувшись в густую траву. Привлеченный ее диковинным видом, Попович проворно соскочил с седла, подобрал и озадаченно поднял брови: