Богатырское поле

— Не меды распивать приехали, — раздосадованный неудачей, оборвал его Склир. — Послала нас боярыня разыскать и вернуть во Владимир Любашу. Зело провинилась твоя баба перед боярином…

— Ай-яй! — заморгал белесыми глазами Аверкий. — Шибко накажут?

— Может, шибко, — сказал Склир, — а может, и помилуют. Ты, Аверкий, не таись. Говори всю правду, как есть.

— Правду и говорю, — побожился Аверкий. — Не видал я Любашку, не заявлялась…

— Может, и не заявлялась, — поверил ему Склир. — А и то верно, — добавил он после раздумья, — куда птичке деться, окромя родного гнезда?..

— И верно, деться некуда, — лебезя перед Склиром, пролепетал Аверкий. — Как прилетит, вы ее и в силки — хлоп!

Он захихикал, заходил, приседая, вокруг меченоши. Склир брезгливо отстранился от него. По совести сказать, поручение боярыни было ему не по душе. Вернуться бы сейчас в город: Заборье, мол, обшарили, нет Любаши — и только. Но Аверкию не терпелось выслужиться — случай-то какой выпал! То, о чем Склир только строил догадки, староста высказал вслух:

— А что, как заглянуть к Мокею? Темный человек. Ежели где Любашка и прячется, то, знаю, у него.

Сказав так, обрадовался: ловко получилось! Убью-ка сразу трех зайцев: Любашу поймаю — выслужусь перед боярыней, насолю Мокею — нос-то неча задирать, и со Склиром за старое рассчитаюсь (милашку-то свою в оковах везти каково?!) — знай наших.

Меченоша с досадой покосился на воев. Один из них, золотушный парень с тонкой шеей и ломающимся детским голосом, сказал:

— Дело советует староста. Не то поглядеть?

Пошли вчетвером. Впереди семенил Аверкий, за ним, досадуя на свою нерешительность, шел Склир, за Склиром — вои.

У Мокеевой избы староста остановился, выдыхая запах лука, шепнул Склиру на ухо:

— Ты с воями-то постой, а я погляжу.

И тут же исчез в темноте. Однако долго ждать не пришлось. Скоро он снова вынырнул возле Склира и обрадованно проговорил:

— Здесь она — вот те крест. Ты ступай-ко вперед за старшого, а я погожу.

— Ты ступай, — раздраженно оборвал Аверкия меченоша и подтолкнул его перед собой в плечо.

У кузни заговорил громко, чтобы внутри было слышно:

— Погреми, староста. Вели выходить.

Аверкий забренчал медным кольцом.

Неожиданно дверь отворилась — человек ждал по ту сторону — и из ее черного зева послышался раздраженный голос Мокея:

— Неча бренчать. Пошто будите середь ночи?

Аверкий пританцовывал, будто на копытцах, заблеял тоненьким голоском:

— Здесь она, здесь хозяюшка.

— У, мразь, — выругался Мокей и плечом придавил дверь. — Добром не пущу. Слышь, Склир, — обратился он к меченоше, — ступай отсюда поздорову.

Он нагнулся — в руке его блеснула железка. Аверкий, как кузнечик, отскочил Склиру за спину, подталкивая его сзади, закричал:

— Ты меня не тронь: я — староста.

— А по мне что староста, что собака, — сдавленным голосом отозвался Мокей и взмахнул железкой.

Склир качнулся в сторону, увернулся от удара, выхватил меч. Вои, словно гончие, вцепились Мокею в руки. Кузнец отталкивал их, по-медвежьи рыча.

— Душегуб ты, боярский прихвостень, — ругался он и, вскидывая голову, плевал в лицо Склира.

— Молчи! — пригрозил меченоша.

— Остер топор, да и пень зубаст, — с неожиданным отчаянием и угрозой в голосе выкрикнул Мокей. Вои туго вязали его веревками. Сильное тело кузнеца противилось им, набухало узлами.

— Крепче, крепче пеленайте, — командовал Склир.

Спеленав, Мокея отволокли к домнице, бросили на холодные комья высушенной руды. Склир вошел в кузню, но пробыл там недолго. Быстро вернувшись, он склонился над кузнецом:

— Куда девку спрятал?!

Корчась в веревках, Мокей засмеялся:

— Что, изломали Мокея? На Руси не все караси — есть и ерши…

Так и не доставил Склир боярыне Любашу. С тех пор никто ее не встречал ни во Владимире, ни в Заборье. Всех перехитрил Мокей, да сам угодил в Давыдкин поруб.

Когда Давыдке сказали об этом, он изменился в лице, хотел, чтобы освободили кузнеца, но у Евпраксии начались роды. Так за тревогами и забыл о Мокее.

В тот день у боярыни родился сын, которого нарекли Василием. Под вечер это было. А утром Давыдка со Всеволодовой ратью двинулся через Серебряные ворота в поле навстречу Мстиславу.

Глава одиннадцатая

1

Не думал Добрыня, встречая рассвет у Юрьева, что рассвет этот будет последним в его жизни. На долгую жизнь собирал боярин серебро и золото, на долгую жизнь расставлял по лесам и угодьям свои знамена, на долгую жизнь строил высокие хоромы в Ростове и Ярославле. А все кануло разом: прилетела из-за речки стрела, пробила боярскую закаленную кольчугу, впилась в боярское сердце, и потемнел вокруг белый свет, перевернулась и встала на дыбы земля. Упал боярин в траву, упал и забылся вечным сном.

Еще вчера гордо встречал Добрыня, стоя рядом с Мстиславом, владимирских послов, передавших молодому князю Всеволодову грамоту.