Богатырское поле

Лиха беда начало. Приехал боярин в Заборье, поглядел вокруг, порадовался. Видать из Заборья округу верст на десять окрест: луга, да пашни, да густые леса. И решил Захария поставить на взлобке свой загородный терем — охота рядом и сердце отдыхает от забот. А перво-наперво приказал закладывать на месте будущей усадьбы новую деревянную церковь. Старосте Аверкию наказал:

— За церковь будешь в ответе.

— Только прикажи, боярин, — покорно отвечал Аверкий. — Будет тебе и церковь, будет и терем.

И еще попросил староста:

— Есть у меня, боярин, невеста. Приведу к тебе — благослови!

Ухмыльнулся Захария, милостиво пообещал:

— Покажешь невесту — благословлю.

Ошалел Аверкий от счастья, задом толкнулся в дверь, выкатился за порог.

Душно было в избе. Обмахивая распаренное лицо шитым убрусом, Захария кликнул дочь. Пришла Евпраксия — стройная, смуглая, неприступная. Села против отца на лавку, праздные руки с длинными пальцами сложила на коленях. Опустила ресницы.

— Скучно тебе, Евпраксиюшка?.. Ты бы в лесок сходила али вечерком на посиделки.

Бледная улыбка скользнула по ее губам. Уж кому-кому, как не Захарии, знать — отчаянная у него дочь, с другими девками не сравнить. На охоте, бывало, не отстанет от мужиков: нагонит зайца, стрелой пронзит летящего гуся. Меткий у нее глаз, твердая рука. А ловка-то, ловка — на коне сидит что твой добрый молодец. Любит Евпраксия натянуть на себя кольчугу, шлемом накрыть голову да и скакать так по полям, поигрывая гибкой плеточкой.

Не знала Евпраксия ни забот, ни тревог, а в последние дни загрустила. «Верно, напугали ее холопы, — думал Захария. — Ладно еще, не надругались».

Приютила Евпраксия вызволенного мужиками из поруба старого гусляра Ивора, часами слушала его песни. Недобрые были они, Иворовы песни, — смешливые да похабные. Недаром, знать, упрятал его в яму князь Андрей. Да и Захария, признав в Иворе давешнего узника, надумал гнать его со двора. Вступилась Евпраксия, а то бы погнал. Но ради любимой дочери на что не пойдет боярин Захария!.. Как поглядит она на него, ну ровно малое дите спеленывает — ни ногой не повести, ни рукой не шевельнуть. Остался Ивор при молодой боярышне. Ел боярские хлеба, а в песенках над боярами глумился. И еще чего вздумала Евпраксия — сажать гусляра за боярский стол. Вскипел Захария, но и это снес. Евпраксия, видя, как сердится отец, нарочно медку гусляру подливала:

— Пей, старче, пей. Сладок мед-от. Небось и у князя такого не пивал.

— Пивал я, матушка, разные меды. И у князя Андрея, и у отца его князя Юрия, и у деда Андреева — князя Владимира Мономаха. И в Чернигове пивал, и в Рязани, и в Киеве, — отвечал старик.

— Ишь какой угодник, — язвил Захария. — Знать, милостивы были к тебе князья, богато одаривали!..

— Одаривали, боярин, одаривали, — кивал Ивор седой головой. — Всего было вдосталь. Кормили меня князья щедро — в порубах водицы подавали и мякины не жалели… Как же, одаривали!..

Слушая непотребные речи гусляра, наливался Захария гневом, кусал в кулаке конец своей бороды. Евпраксия заливисто смеялась. «Молода еще, зелена», — бормотал Захария.

Жил Ивор на боярском дворе две недели, на третью неделю ушел, не сказавшись. Хватилась Евпраксия, а гусляра и след простыл. Даром что стар. Захария вздохнул облегченно. А Евпраксия еще думчивее и молчаливее сделалась — беда!.. «Увезти ее, что ли», — размышлял боярин. Так и сделал.

Хорошо в Заборье. Все радует глаз. Выйдет Захария за околицу — бабы трудятся на боярском капустнике, пройдет к реке — мужики заколами ловят рыбу к боярскому столу, остановится на опушке леса, прислушается — стучат топоры, рубят лес для боярской усадьбы. Мальчонки пасут боярских коров на боярских лугах, боярские сокольничьи ловят для боярина белых лебедей. Понюхает боярин дымок, знает — девки варят меды. Наварят, зальют в корчаги, свезут в боярскую медушу. Гончары обжигают в печах посуду для боярского двора, кузнецы куют орала для боярской пашни.

Хорошо в Заборье. Не нарадуется Захария, отмякнет душой, добродушно покрикивает на работничков:

— Поболе рыбы ловите!.. Покрепче варите меды!.. Лес рубите — не уставайте!.. Капустку-то поливайте — не жалейте воды!..

К вечеру, как уговаривались, пришел староста Аверкий, привел упиравшуюся невесту. «У старосты губа не дура», — подумал Захария, разглядывая девушку. Степенно спросил:

— Чья будешь?

— Холопа твоего Пашуты дочь. А зовут меня Любашей.

Боярин густо покашлял в бороду, одобрил выбор старосты:

— Пойдешь за Аверкия — получишь вольную. Живите с миром.

В сваты старосте дал Захария своего меченошу, разбитного Склира, русого парня с веселыми, палючими глазами. А сам заутра отправился с Евпраксией поглядеть на обряд.

В избе у невесты вымыли и выскребли полы, разложили на видном месте дары: вытканные и вышитые Любашей холсты, убрусы, повои.

Вызвав Пашуту, Любашиного отца, в сени, Склир, по обычаю, стал расспрашивать его о невесте: бела ли лицом, не больна ли, послушна или строптива. Потом вошел в избу, низко кланяясь, объявил: