Богдан Хмельницкий и его характерники в засадах и битвах

Понимавшие угрозу смерти как никто, коронные любители сладко-никчемной жизни собрали военный совет, начавшийся с рыданий пьяно-трезвого гетмана-убийцы Николая Потоцкого:

– О, сын мой! Зачем ты поменял булаву на могильную лопату? Я залью твою могилу хлопской кровью, оставлю им только выжженную землю, черную и обугленную! Табун быдла предательски погубил наше воинство. Я не успокоюсь, пока не накажу презренных хлопов, отомщу за их вероломство и покараю всех тех, кто напал на своих господ!

Мартын Калиновский предложил поверить изувеченному пытками Галагану, отступить на хорошую позицию, дождаться подкрепления и выяснить все о Хмельницком. Потоцкого, отдававшего несуразные приказы, но не шедшего на Чигирин, офицеры уже не слушали. На совет вызвали реестровика Самойло Зарудного, который показал на плохонькой карте прекрасную позицию в десяти километрах от Корсуни в направлении к Богуславу. Никто из панов не обратил внимания на то, что еще в десяти километрах северо-западнее от отличной позиции у Корсуни, располагался подобно Княжим Байракам, узкая и лесистая Гороховая Дубрава с Крутой Балкой. Ясновельможное панство вальяжно заявило, что у Корсуни двадцать пять тысяч поляков легко отобьются от стотысячного быдла, и герой Самойло Зарудный повел армию Потоцкого в хмельницкую засаду, которая пока еще была только совсем условной.

У Польской Короны на Украине совсем не действовала разведывательная служба как, впрочем, не действовали ни государство, ни закон. Сами поляки писали о Речи Посполитой 1648 года: «Некуда правду деть, у нас тогда была страшная безалаберщина, несмотря на то, что неприятель стоял над самой шеей. Со всех сторон без помех собиралась к Хмельницкому казацкая саранча, а хлопы чуть ли не мимо коронного панского войска провозили к восставшим съестные припасы и гласно величали своего гетмана спасителем всего народа и защитником своей религии».

То ли отступали, то ли бежали к Корсуни регулярные коронные хоругви, и казалось им, что с ближнего совсем юга ползут на них огромные клубы пыли, которую поднимали специально посланные Хмельницким казаки, дымившие один за троих. Бежали жолнеры и шляхтичи и уже хорошо слышали, как сверху и снизу, справа и слева, спереди и сзади почти громом звенели струны сотен и сотен бандур и кобз: «Воскликнул казацкий батько Хмельницкий: Эй, друзья-молодцы, братья-казаки принимайтесь варить с ляхами пиво, ляшский солод – казацкая вода, ляшские дрова – казацкие труды!» Выжигали вокруг себя все и вся гоноровые шляхтичи, а вокруг коронного войска в ответ и отместку за коронные зверства уже горели панские маентки, уже никто не давал никому пощады потому, что убитых оживить нельзя. Трясся в карете впереди своих хоругвей пропитанный алкоголем великий коронный гетман Речи Посполитой и довольно смотрел на дело своих рук, прекрасно зная, что никто не скажет ему в опухшее от старки лицо-харю:

– У тебя, ясновельможный, невинные глаза, как у всех негодяев!

В не желавшем умирать за чужие доходы коронном войске послышались разговоры: «Что из того, если мы победим Хмельницкого? Гнездо мятежа в Украине плодовито. Даже если бы мы были сторукие гиганты, то и тогда бы не совладали с этой казацкой гидрой, у которой вместо одной срубленной головы вырастают десять. Если мы погубим наше войско, то для Речи Посполитой случится великая беда. На бога, панове отступаем». Отступали шляхтичи во главе с Потоцким и жгли Украину везде, куда могли дотянуться, инстинктивно понимая, что уже никогда не вернутся на ее молочные реки и кисельные берега, слыша слова Хмельницкого, что польское войско само зажгло себе погребальные факелы.

В ночь на 14 мая польское войско у Корсуни встало на прекрасной позиции, имея между собой и догонявшими их казаками реку Рось. Это была сильная боевая позиция на возвышенности, и выбить с нее десятки тысяч хорошо вооруженных и обученных жолнеров можно было только в кровопролитном бою грудь в грудь, при условии, что атакующих втрое больше защищающихся. Поляки быстро успокоились и приободрились, жолнеры быстро возводили в прямоугольном шляхетном лагере высокие валы, выкапывали глубокие рвы и окопы, а из коронных шатров на холме под звон серебряных чарок и келехов уже раздавались гоноровые разговоры, которые не мог слушать даже заткнувший уши Вседержитель:

– Ясновельможный так все село и сжег дотла? Со всеми хлопами? Вот начадил быдлятиной сильно!

– Досконале! Не манерничать надо со скотами, а лить им сала за шкуру.

– У меня, проше пана, если хлопы чуть слово скажут, сейчас их на кол и падла их не велю хоронить, а бросать по полям.

– Отлично удобрение, ясный пане.

– Панове, остановитесь! После вас ничего не останется ни богу свечка, ни черту кочерга! До правды, чуть что – я всех на свой суд, и тут же у меня все виноваты. Конфисковал имущество, проше пана, и wszistko w porzadku.

– Остроумно и досконале, ясновельможное панство. Нет никакого украинского народа, есть только наше рабочее быдло.