Богдан Хмельницкий

Однако вряд ли этот факт может служить основанием для столь далеко идущих выводов. Комплектуя старшúну, Потоцкий, вероятно, старался ввести в ее ряды хоть несколько человек, пользующихся популярностью среди козачества — при условии, конечно, их лойяльности к правительству. Именно поэтому и мог быть приглашен Хмельницкий. Бесспорно ведь, что при дарованиях Богдана он мог бы сделать большую карьеру у поляков, на самом же деле он исполнял обязанности войскового писаря только в течение короткого периода времени и снова вернулся к скромному положению Чигиринского сотника. Может возникнуть вопрос: что же заставило Богдана принять предложение Потоцкого? Думается, что на это может быть дан двоякий ответ. С одной стороны, Хмельницкому было небезопасно отказываться и тем как бы солидаризироваться с повстанцами; с другой же, он, может быть, полагал своим долгом спасти хоть то немногое, что будет возможно, подобно тому как Кутузов при Аустерлице не сложил с себя командования, дабы «сделать зло возможно меньше».

Но так или иначе вряд ли можно согласиться с выводом Н. Петровского.

Природный ум, большой опыт и служебное положение побуждали Богдана, вероятно, зорко наблюдать за развитием событий, но он предпочитал сохранять роль зрителя, а не участника.

Это не удалось ему.

Хмельницкий был на хорошем счету у польского правительства. Ему довелось несколько раз представляться тогдашнему польскому королю Владиславу, на которого он также произвел благоприятное впечатление[56]

.

Однако чем больше почета и достатка он приобретал, тем сильнее разгорались зависть и враждебность окружавшей его польской шляхты. Ведь Богдан был украинцем, человеком русской народности. В глазах польских панов этого было достаточно, чтобы обречь человека на роль пария, чтобы беззастенчиво отбирать его добро и всячески третировать его.

В 1646 году Богдан, участвуя в битве с татарами, захватил в плен двух татар. Он лично отвез пленников к краковскому кастеляну, гетману Потоцкому, вероятно, чтобы продемонстрировать свое усердие. И вот в то самое время, когда он столь добросовестно выполнял свои обязанности, Чигиринский подстароста пан Чаплинский приказал конфисковать его лучшего коня — якобы за неуплату податей. Этим актом как бы подчеркивалось, что ревностная служба Богдана и благоволение к нему короля не меняют существа дела, не заполняют той пропасти, «которая лежит между ним и польскими шляхтичами.

Но этим дело не ограничилось. Вскоре новая, пуще прежней, угроза нависла над ним. На этот раз местная польская администрация посягнула уже не на коня, а на все именье Хмельницкого, на его родовой хутор Субботов.

У Хмельницкого потребовали документальных актов, дающих ему право на владение Субботовым; у него, разумеется, таковых не оказалось. Он сослался на давность, на показания старожилов, но администрация отказалась признать уважительными эти доводы. Вдобавок, Чигиринский подстароста Чаплинский, питавший к Богдану особенную неприязнь, выдвинул чисто политический аргумент:

— Хмельницкий — простой сотник, он не шляхтич и, следовательно, не может владеть населенными участками, то есть пользоваться шляхетными преимуществами.

В этом была вся соль: по отношению к человеку русской народности, незнатного происхождения, хотя бы он и состоял на службе у польского правительства, польское правосудие не знало справедливости.

Случай помог Богдану. Чигиринский староста Станислав Конецпольский умер, и его место заступил сын его, Александр Конецпольский. Уже предрешенный вопрос об отобрании Субботова затянулся. Воспользовавшись неожиданной отсрочкой, Хмельницкий съездил в Варшаву и добился у короля законного документа на владение хутором. В июле 1646 года ему был выдан королевский «привилий».

У короля были свои соображения, когда он выдавал этот «привилий». Его отношения с магнатами и шляхтой крайне обострились, и он хотел обеспечить себе в возможной борьбе содействие козаков. В том же 1646 году он выдал козацкой старшúне тайно от панов грамоту, в которой декларировалось восстановление всех козацких вольностей. Однако старшúны Ильяш и Барабаш, дорожившие добрыми отношениями с польской администрацией, сочли ненужным оглашать эту грамоту, которая легко могла поссорить их с панами и развязать новую войну. Они попросту спрятали королевский документ, ничего не сообщив о нем широким козацким массам.