Богдан Хмельницкий

— Панове полковники, есаулы, сотники и все войско запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как нас бог освободил из рук врагов, гонящих церковь божию. Уже шесть лет живем мы в нашей земле без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, которые хотят искоренить церковь божию; даже имя русское не упоминалось в земле нашей. Это нам всем уже очень докучило, и видим, что нельзя нам жить более без царя. Поэтому мы собрали ныне раду, явную всему народу, чтобы вы с нами вместе избрали себе государя, которого захотите из четырех. Первый царь — турецкий, который многократно призывал нас под свою власть; второй — хан крымский; третий — король польский, который, если мы того пожелаем, и теперь еще нас может принять в прежнюю ласку; четвертый — православный государь Алексей Михайлович, самодержец всей России, которого мы уже шесть лет беспрестанно умоляем. Избирайте, которого хотите.

Турецкий царь — басурманин. Всем вам ведомо, какую беду терпят братья наши, православные христиане, греки. Крымский хан тоже басурманин; мы по нужде свели с ним дружбу, но приняли от этого нестерпимые беды. О том, какое нещадное пролитие крови христианской, какое пленение нам было у польских панов, не надобно вам и сказывать.

А православный великий государь одного с нами благочестия. Сжалившись над шестилетними нашими молениями, он склонил к нам теперь свое царское сердце и прислал к нам со своей милостью великих ближних людей. Возлюбим его с усердием: мы не найдем лучшего пристанища, чем его высокие руки.

А если кто с нами не согласен, пусть идет теперь, куда хочет, — вольная дорога.[193]

Хмельницкий умолк, и в ответ ему раздался  тысячеголосый крик:

— Волим под царя православного! Лучше нам умереть под его крепкой рукой в нашей благочестивой вере, чем достаться поганину!

Полковник Тетеря начал ходить по кругу и спрашивал на все стороны:

— Все ли так соизволяете?

— Все единодушно, — отвечали ему. Тогда Богдан громко провозгласил:

— Будь так! И пусть укрепит нас бог под царскою крепкою рукою.

Приведенная здесь картина этой исторической рады рисуется почти одинаково во всех источниках. Видимо, решение о переходе в московское подданство было принято действительно единодушно; те, кто не сочувствовал ему, предпочли промолчать: либо не надеясь на успех, либо сознавая, что лучшего выхода страна не имеет.

«Но недаром Украина и Россия долго жили отдельной жизнью и под противоположными влияниями, — писал историк Г. Карпов. — Вследствие этого в момент соединения у представителей их сложились такие воззрения, что о многих предметах они думали совершенно различно. Часто оказывалось, что, сходясь в общем, одна сторона в частностях не совсем ясно понимала, чего домогалась другая».

Это различие воззрений сказалось немедленно, буквально через час после торжественного постановления.

По окончании рады гетман сел с послами в карету и поехал в соборную церковь. На паперти его встретило переяславское и прибывшее московское духовенство. Все вошли в храм, и казанский архимандрит Прохор приготовился начать церемонию присяги, как вдруг Хмельницкий остановил его. Обратившись к Бутурлину, он сказал:

— Тебе, боярин, с товарищи следует сперва учинить веру[194] за государя, что ему нас польскому королю не выдавать и вольностей наших не нарушать: кто в каком чине был наперед сего и какие имел маетности, тому бы всему быть попрежнему.

— Того в Московском государстве николи не бывало и впредь не будет, чтобы за государя веру чинить, — возразил Бутурлин. — Тебе, гетману, и говорить о том непристойно. А вы как начали государю служить, то и присягали бы без всякого сомнения: государь вас защищать будет, а вольностей да имений ваших не отнимет.

Отказ Бутурлина принести присягу произвел сильное замешательство. Хмельницкий заявил, что он должен посоветоваться со старшúной, и вышел из церкви.

Через некоторое время Тетеря и Лесницкий возвратились к ожидавшим в церкви послам и возобновили уговоры дать требуемую от них присягу.

— Польские короли подданным своим всегда присягают, — увещевали они Бутурлина.

— Что польские короли подданным своим всегда присягают, то этого ставить в образец не годится, — отвечал тот: — они не самодержцы, да и никогда присяги своей не выполняют. А государское слово переменено не бывает. Присланы мы к вам с царской милостью, по вашему челобитию. И вам надлежит служить государю, а если кто-нибудь станет к такому великому делу непристойные речи говорить, то унимать его.

Спор затягивался. Каждая сторона понимала, что исход его важен не сам по себе, а своим «символическим» значением: требуя двусторонней присяги, Хмельницкий подчеркивал как бы равноправность договаривающихся; Бутурлин же ставил Украину сразу в подчиненное положение.