Боги и гиганты

22-го должна была выступить армия, 23-го — флот, с которым царь хотел отплыть сам — ведь он любит море и приключения. Но врач с сомнением покачивает головой: он не верит, что одного отложенного дня будет достаточно.

22-го, когда десятитысячное войско уже стягивалось на заранее намеченных местах у Агемы и солдаты собирались в своих таксидах, илах и фалангах[8], усталая воля больного напрягает еще раз все его силы. Царя несут в восточный зал дворца, где он должен принести утреннюю жертву. Однако это так истощило его, что полководцы, даже не спросив согласия царя, снова откладывают выступление и приказывают солдатам возвратиться на свои квартиры. Наконец, уже после полудня Филетер получил возможность доложить о своей поездке царю.

— Все обстоит отлично, — говорит он своим звонким голосом, время от времени откашливаясь и глотая слезы. — Самниты и греческие города — с юга, этруски — с севера могут двинуться против римлян, чтобы подавить этот жадный и глупый народ. А египтяне и иберийцы в то же время выступят против Карфагена.

— Все это хорошо, Филетер, — медленно отвечает царь, делая большие паузы, словно подыскивая слова. — Мои полководцы прекрасно знают, как надо сражаться и побеждать. Но стоит им только столкнуться с нарушением привычных боевых порядков, узаконенных стратегией и тактикой, как они теряют рассудок. Они не умеют еще думать сами. Так же, как римляне и карфагеняне, они верят только в сильную власть, только во власть. Я тоже верю в нее. Но власть — это еще не все. Аристотель учил меня равняться не на мир идей, а на мир явлений. Все зависит от людей. Не подчинять стремился я их, а примирять. Я хотел, чтобы люди восприняли эллинскую культуру и эллинские нравы. Ты понимаешь меня, Филетер? Я обо многом еще хотел с тобой поговорить, ты хороший и преданный друг, но…

Александр весь содрогнулся от внезапно начавшегося приступа лихорадки. Пораженный Филетер позвал врача, бледного и утомленного от бессонной ночи.

После очень тяжелой ночи царь смог совершить утреннее жертвоприношение лишь с большим трудом. Когда его принесли обратно и полководцы собрались вокруг постели царя, чтобы принять решение — выступать или вновь отложить поход, Александр потерял дар речи. Он уже не мог произнести ни единого слова. Но он еще узнавал всех, кто стоял вокруг него.

Последующие дни ничего не изменили: больному не стало ни хуже, ни лучше. Но слухи на быстрых крыльях разносились по Вавилону. Вот уже македонцы вышли из повиновения и толпятся перед запертыми на засов большими воротами дворца. Они хотят увидеть своего царя:

— Наверное, он мертв, — кричат они. — А эта сволочь, персидские кастраты в длинных юбках, скрывают его смерть, чтобы стричь овец, пока еще есть время. Им нужно успеть ограбить покойника.

Пердикка, Антипатр, Птолемей, Парменион, Антигон, Лисимах и другие неоднократно испытанные и популярные в войсках полководцы пробуют успокоить буйствующих и кричащих солдат, но их никто не слушает. Воины хотят видеть своего царя, хотят убедиться, что он действительно жив и у них самих еще остается надежда живыми и здоровыми вернуться когда-либо на родину. Их охватил страх. Вавилон для них уже не злачное место, а огромный город с гигантскими стенами и башнями, совершенно чуждыми им людьми, говорящими на непонятном языке. Этот город стал для них источником страха и ужаса. Видите ли вы ступенчатую башню Бэла и вечный огонь на ее вершине? Там кипит волшебное варево, сулящее всем им гибель, если царь уже не сможет их защитить. Разобьем ворота, если их не хотят открыть! Несите кирки и топоры! Вырывайте столбы! Пусть они заменят нам тараны. Мы хотим к Александру!