Боги осенью

— А что хорошего всю жизнь ковыряться в земле? — вздохнул Беппо. — Вспахал, посеял, убрал урожай — все радости. — Объяснил, что каждый, честно прослуживший в солдатах отмеренных десять лет, получает земельный надел в наследуемую собственность, урожай в замок не отдает, становится свободным йоменом. — Это уже, милорд, дело совсем другое. Свободный йомен сам решает, как ему жить. Он может даже принимать участие в военном и гражданском Советах…

Неожиданно выяснилось, что в отличие от Геррика и Алисы ему, Беппо, у нас, на Земле, нравится.

— Тяжелый, конечно, мир, — признавался он. Слишком много металла и слишком сильно, по его мнению, зачумлены города. — У вас прямо-таки дышать трудно, милорд… Зато нет определяемого рождением строгого социального статуса. Это так что — родился крестьянином, значит, и будешь всю жизнь землепашцем, родился в семье ремесленника — отец передает тебе свое дело. А хочешь или не хочешь — никто этим не интересуется. У вас, к счастью, иначе, милорд…

— Так оставайся, — однажды предложил я. — Кто, собственно, тебе запрещает?

Беппо вздохнул и почесал круглый живот под мундиром.

— Не так это просто, милорд: а обет Дому Герриков? Срок моей службы еще не кончился. И — солдат не покидает своего лорда в минуту несчастий. После победы — пожалуйста, есть даже специальный закон на этот счет. А уйти сейчас — позор на всю жизнь и клеймо труса… — Он вытащил короткие пальцы из‑под мундира, посмотрел на тупые квадратные ногти, торчащие уголками, и с несвойственной ему торопливостью взялся за рукоять меча. — Давайте работать, милорд, за нами — присматривают…

Чуть повернув голову, я увидел на другой стороне плаца пластилиновую фигуру Петипа.

17

О том, что Гийом не любит меня, я догадывался. Я еще не забыл тот странный взгляд, которым он обжег меня там, на набережной, его бледное, точно вымоченное в воде, лицо, когда он впервые был вынужден назвать меня лордом, его явную отстраненность и вдумчивую серьезность в разговорах со мной. Да и здесь, в крепости, это проявлялось во многих, весьма заметных деталях: в равнодушной надменности, с которой он проходил мимо меня, в неприятном вздергивании бровей, когда Гийом слышал мой голос, в чрезвычайно подчеркнутой вежливости, с которой он ко мне обращался. Вежливость его меня просто душила. Вспоминая обо мне в тех случаях, когда без этого нельзя было обойтись, он, в отличие от Алисы, никогда не забывал прибавить к моему имени титул, «милорд», причем голос весьма ощутимо был окрашен иронией, с его точки зрения я, конечно, ни лордом, ни воином не являлся, — а выслушивая ответ, он смотрел на меня непроницаемым твердым взглядом, после чего сразу же отворачивался и как будто напрочь забывал о моем присутствии.

Однако, демонстрируя такое пренебрежение, впрочем полностью в рамках благовоспитанности, так что придраться ни к чему было нельзя, Гийом вместе с тем ежесекундно следил за моей персоной. Я все время чувствовал на себе его прицельные суженные зрачки, словно железный палец упирался между лопаток, но, когда оборачивался, встречал лишь опущенные, точно в задумчивости, тонкие веки. Гийом явно сдерживался, и только однажды его будто прорвало. Беппо как раз, наживив гвоздь в дерево, показывал мне, как надо выполнять удар под названием «косой ливень» — это когда меч падает от плеча с ощутимым уклоном, — вдруг весь вытянулся и по‑уставному, плашмя, приложил лезвие к животу. Я даже понять ничего не успел — из‑за спины моей неторопливо выдвинулся Гийом, иронически, как всегда, посмотрел сначала на меня, а потом на Беппо, перевел очерченные, как у зверя, зрачки на гвоздь, торчащий из бруса, тряхнул длинными волосами, тронул бородку, я опять-таки не успел ничего толком понять — на долю секунды распахнулся сверкающий плазменный полукруг, гвоздь слегка шелохнулся и, точно переломившись, начал медленно заваливаться на бок, но еще прежде, чем он упал, серебряный полукруг снова распахнулся, как веер, и, когда металлический стерженек наконец покатился по брусу, я увидел, что разрублен он не на две, а на три части. Тихо звякнув, упали они на твердую землю плаца. А Гийом вновь посмотрел сначала на меня, а потом на Беппо и, ни слова не говоря, бросил меч в ножны.

И хотя взгляд у него был, как обычно, тверд и абсолютно непроницаем, я вдруг понял, что бледность, выступившая в нем на набережной, была не случайной. Гийом действительно меня ненавидел. В его глазах я был уже мертв — это лишь вопрос времени.

Я это действительно понял.

И, наверное, понял Беппо, который еле слышно шепнул, когда Гийом удалился:

— Осторожней, милорд, вам здесь следует быть очень внимательным…

Это, разумеется, было плохо.

Однако гораздо хуже было другое.

Хуже всего было то, что Гийом тоже понял, что я это понял.