Боги выбирают сильных

София через два часа пришла в себя — и увидала, помимо обязательных врачей, неутомимую Медею. Та выглядела особенно прекрасной, свежей, удовлетворенной, и София, зная, что Медея не смыкала глаз, неожиданно ощутила жгучую, прежде незнакомую ей неприязнь к подруге. «Она стократ выносливей меня, — подумала София. — Если кто и выиграл нынче ночью, это она, Медея!».

А Медея, ощутив странную неприязнь Софии, подумала другое:

«Корнелий прав: мне нужно поскорее уезжать в мою Илифию!».

— Ты сломала Кимона, — сказала Медея на патрисианском сиа, — он отбыл сам не свой. Ты снова победила; я и не сомневалась в этом!

— Si alteram talem victoriam reportavero, mea erit pernicies, [102]

— прошептала София. — Учись, подруга: трибун явился во дворец Юстинов моим политическим противником, а вышел из дворца моим личным врагом, смертельным врагом…

«С каждым днем и с каждой ночью легион твоих врагов прибывает, подруга… и когда-нибудь тебе не хватит сил управиться со всеми с нами», — подумала Медея, но вслух сказала совсем другое:

— Объясни мне, зачем ты изводила себя, выкручивая руки этому упрямому плебею, когда достаточно было отдать улики его святейшеству, и с лучшим результатом? Неужели ты пожалела Интеликов?

— Конечно, нет, — усмехнулась София. — Дело в другом. Я не хочу, чтобы избранника народа сочли еретиком. Это опасно для державы. Сегодня обвинят злосчастного Интелика, а завтра, может быть, возникнет искушение назвать преступником достойнейшего мужа. Это ведь так просто: если ты еретик, тебя уже не существует! Я не хочу творить опасный прецедент.

— Ты блефовала…

— Да. Я ни за что не отдала бы документы в Курию. Но Кимон Интелик обязан был понять: София Юстина способна это сделать!

Медея услышала это, и первой мыслью ее было предупредить Корнелия и Кимона. «Если они узнают, что София блефовала, Корнелий станет первым министром… он и Кимон мне важной услуги не забудут!». Но тотчас Медея вспомнила туманные намеки самого Корнелия. «Квиринал, знаете ли, это не самое ценное, что может прельстить такого человека, как я», — сказал ей Корнелий. «А если так, — подумала Медея, — он не польстится на мою услугу. Кроме того, он может не поверить мне, подумает, я действую по наущению Софии. И, что еще важнее, мне нет резона их предупреждать: они не смогут дать мне больше, чем я уже имею. Повременю!».

Еще Медея подумала о том, что на месте подруги она, конечно, учинила бы процесс, красивый, громкий и ужасный: став архонтессой, она осталась прокурором, такое было у нее душевное призвание…

Она еще не знала, даже не надеялась, что грядет славное время для великих прокуроров.

Над Темисией опасливо занимался туманный рассвет — и ничего еще не кончилось, а только начиналось!

Глава сорок четвертая,

которую слабо нервному и благонравному читателю лучше пропустить

148-й Год Симплициссимуса (1787), раннее утро 13 января, Темисия, Княжеский квартал, дворец Марцеллинов

Вопреки предостережениям Софии, Кимон сразу же поехал в Квиринал. Но там Корнелия не оказалось, и референты, равно как и слуги, на все вопросы трибуна только недоуменно разводили руками. Кимон вернулся в Княжеский квартал, однако и в фамильном дворце Корнелия он не нашел.

Подивившись подобной беспечности многоумного князя, Кимон решил оставить поиски. В тот момент, когда он принял такое решение, экипаж плебейского трибуна внезапно атаковал подозрительный субъект, с ног до головы закутанный в черные одеяния. Охрана задержала субъекта, и тому пришлось бы несладко, если бы Кимон вдруг не опознал в субъекте родного сына.

Без лишних слов Андрей был пропущен внутрь кареты, где и состоялся между отцом и сыном откровенный разговор. Андрей узнал о шантаже отца Софией, а Кимон, в свою очередь, узнал, каким недобрым промыслом жестокой Фаты надежный сын, его преемник, достаточно благочестивый аколит, оказался замешанным в зловредной ереси Ульпинов.

Если вы, читатель, это запамятовали, пробежите глазами шестую главу нашего романа.

Разобравшись в обстановке, отец и сын пришли к единодушному выводу, что доверять вероломной Юстине нельзя и что ей, когда она добьется своего, ничего не стоит передать кошмарные улики в Курию… недаром клятву кровью Фортуната отказалась дать! Из этого следовало, что спасти Андрея может единственно Корнелий Марцеллин, лишь он способен одолеть коварную Юстину.

Чтобы не привлекать к своей заметной персоне излишнего внимания, Кимон уехал, — а Андрей, закутавшись обратно, остался ждать у врат марцеллиновского дворца, ежесекундно трепеща, что кто-нибудь его признает и сдаст милисам в белых ризах, его, презренного еретика.

Если вам, читатель, когда-нибудь приходилось стоять холодной ночью под дождем, с пока еще свободной петлей на шее, вы, несомненно, проникнетесь страданиями злополучного Андрея, если же нет, поверьте автору: эта ночь окажется самой ужасной в несоразмерно длинной жизни Андрея, и те великие, решавшие сейчас его судьбу, в другое время горько пожалеют, что эта ночь не стала для Интелика последней…