Боги выбирают сильных

Оттуда возвратилась она год спустя, и брат-кузен едва узнал ее. Вернее, она была прежней, только в иные минуты ему отчего-то казалось, что с ним говорит не младшая сестра, а умудренная годами, если не веками, мать. Их отношения испытали кризис, но Эмилий был привязан к ней и благодарен за добро, а она сумела проявить достаточно такта, и кризис отошел; теперь София выглядела старшей, он с этим смирился. Но эта перемена потрясла его, он втайне возненавидел пугающее нечто, обозначаемое понятием «Мемнон», он больше никогда не ездил в этот город, которому под силу изменять людей. Вообще, — автору придется это сказать, ибо в дальнейшем оно будет иметь важное значение, — кесаревич Эмилий, подобно многим аморийским аристократам, не понимал смысла Священного Города, не понимал, почему сам Божественный император должен ежегодно являться туда, точно на поклон, не понимал, какую власть над государством имеет пресловутый синклит Храма Фатума и есть ли эта власть на самом деле, если ли и сам синклит или это только миф; стройная система государства, по слову первого Фортуната сотворенная, казалась Эмилию самодостаточной; и ничего не говорилось в Завещании о святых риши… Впрочем, Эмилий вслух не высказывал свои сомнения: страх перед неизвестной силой сковывал его уста.

…Воспоминания увлекли его, куда он сам не собирался отправляться; очнулся он, увидев наяву, как две серебристые стрелы явились с юга и вонзились в распростертые ладони Софии. Облачка белесого тумана стремительно втянулись в тело, и тем же мигом София ожила; едва ожив, она свалилась на руки Эмилию, — он успел подхватить ее, — и, уже срываясь в глубины бессознательного, она произнесла:

— Мой Марсий жив! Произошла ужасная ошибка…

***

Непознаваемы ресурсы воли! Никто не знает, из каких глубин являются они. Вот и Эмилий не мог постичь, как женщина, претерпевшая пугающее и подозрительное превращение, упавшая затем без чувств, несколько секунд спустя, еще до прихода врачей, сама вернулась в сознание и, более того, встала на ноги, как будто ничего и не было, а явившихся слуг гневно отослала прочь…

Эмилий не мог постичь, что Софии просто не дано было расслабиться, во всяком случае, теперь.

Они вернулись в прежнюю каюту, по пути заглянув к Медее; та спала тревожным, мечущимся сном. О Гекторе Петрине доложили, что он тоже уснул, и эта новость почему-то совсем не возмутила кесаревича. Он ждал от Софии рассказа, если не рассказа, то хотя примерного объяснения того, чему свидетелем она его заставила быть. Но София предпочла говорить не об этом.

— Мой Марсий жив и невредим, — с радостью сообщила она. — Его враги ошиблись, он их переиграл. Таков мой Марсий, вы все недооценивали его… и даже я. Но постой! Откуда знаешь ты про Марсия… и про меня?

Я тебе ничего не говорила!

Эмилий усмехнулся.

— Тит рассказал мне. Наивна ты, кузина, если полагаешь, будто твоему отцу безразлично, как складывается у дочери личная жизнь. Он устал от власти, но он любит тебя и желает тебе счастья.

София поморщилась: нравоучительные беседы раздражали ее, особенно когда для них не оставалось времени.

— Ты, верно, осуждаешь меня, Эмиль: я изменяю законному супругу.

Эмилий обнял ее и сказал с улыбкой:

— Я никогда тебя не осуждал и осуждать не стану. Князь Марсий Милиссин достойный человек. Если ты счастлива с ним, я тоже счастлив.

— Какой ты славный! — вздохнула София. — О, если бы ты знал, кто я на самом деле!

— На самом деле ты очень хороший человек, — отозвался Эмилий, — но тебе почему-то нравится казаться грозной, жесткой и опасной, хуже, чем ты есть. Ну что ж, у каждого, как говорят, свои причуды. Меня ты, впрочем, не обманешь… Поэтому ответь, — внезапно вымолвил он, — с чего взяла ты, что Марсий жив? Я рад, конечно, этому, но…

София поднесла палец к его губам.

— Ни слова больше! Доверься мне, Эмиль; я просто знаю. О том, что видел, молчи. Еще лучше — забудь. Этого не было.

Эмилий помрачнел; он не любил, когда с ним обращались, как с ребенком. Даже София.

— Хорошо, — сказал он угрюмо, — я буду statua taciturnior [55]. Но прежде ответь мне на единственный вопрос, иначе не найду себе покоя… скажи, Софи, ты кто — ментат?!

— Я не ментат, — быстро ответила она, — я любящая женщина. Или ты не веришь в волшебство любви?

— Я верю в волшебство любви, — вздохнул Эмилий. — Но я тебе не верю! То, что я видел…

— Оставим это! Я не ментат, и точка! Как я могу ментатом быть и обитать среди людей… я имею в виду, среди обычных людей? Ты думаешь, мне это бы позволили?! Что ты вообще знаешь о ментатах?!! все, замолчи, довольно! Чтоб больше ты не смел мне это говорить!

— Пусть так… Я рад, что моя весть не оказалась горькой, как я считал.

Однако София горестно покачала головой.