Богиня победы

Нике казалось, что мама покончила с собой только из-за отца, из-за любви к нему. Ей трудно было осознать, что жизнь в девяносто первом году совершила драматический кульбит, перевернув все с ног на голову: люди заснули в одной стране, а проснулись в другой. Стабильный, распланированный строй, к которому все привыкли, хоть и роптали, рухнул и сменился другим, с чуждым, неприемлемым советскому уху названием «капитализм». Мало кто с ходу смог начать жить по-новому. Большинство были растерянны и де-зориентированны, новые условия оказались не по плечу. Завтрашний день утратил очертания. Это пугало, раздражало, вызывало агрессию. Казалось, люди наглотались «озве-рина» – это ощущалось везде: на улице, в транспорте, в магазинах, даже в семейных отношениях. Повсюду началась грызня, порой доходившая до убийств. И зачастую причиной кровавых трагедий становилась дележка: квартиры, дачи, машины – всего того, что имело хоть мало-мальскую ценность. Дрались в том числе и за будущие блага – завещания.

Жизнь прошлась катком не только по бедным и неблагополучным. Художница Елена Никитина, всегда имевшая и заказы, и покупателей, считалась женщиной при деньгах. Но новой России ее картины оказались не нужны. Конечно, некоторые предприимчивые коллеги – те, кто быстро сориентировался и переключился на поделки a la russe, – процветали. Они продавали свои «шедевры» на рынке в Измайлово, куда каждые выходные приезжали иностранцы и скупали у «туземцев» (а именно так теперь воспринимали граждан развалившейся великой страны) местную «экзотику».

Сорок, шестьдесят, сто долларов, которые милостиво отстегивал художникам западный мир, были огромной суммой.

Но Лена не хотела стоять в длинных рядах продающих. Поначалу к ней приезжали арт-дилеры. Их развелось как грязи. Они норовили все скупить за бесценок и попутно снисходительно «учили жить». Именно это, пожалуй, было хуже всего, и Лена просто перестала открывать им дверь, отвечать на звонки.

Стало не до искусства, народ лихорадочно искал способы выжить. Разрушались прежние связи, преуспевали странные, темные личности, нередко с уголовным прошлым. Интеллигенция невероятно быстро превратилась в нищую прослойку. Жить, как правило, такие семьи не умели – у них не было навыка «делать деньги». Вслед за шахтами, заводами и фабриками закрывались научные институты, учебные центры, поликлиники. Здания, которые они занимали раньше, шли под рестораны, склады, вещевые рынки. Пришло царство торгашей. Лена, человек творческий, острее других переживала происходящее. Нередко Ника заставала ее расстроенной, с опухшими от слез глазами, но связывала это только с отцом.

Однажды она увидела, как отец, галантно открыв дверцу машины, помогал выйти какой-то женщине. Женщина была незнакомой, но то, как она смотрела на отца, как тот приобнял ее за талию и что-то говорил, касаясь губами ее волос, не оставляло сомнений: они были любовниками. Ника мгновенно взмокла, в животе что-то ухнуло. Она стояла и смотрела им вслед, стиснув кулаки. Уже дома она заметила на ладонях кровавые лунки от ногтей и почувствовала саднящую боль. Обида за мать и острое чувство, что она обязана исправить ситуацию, не давали покоя, толкали ее к действию.

Нике не стоило большого труда узнать, где живет незнакомка: дом и подъезд, в котором они скрылись с отцом, крепко врезались в память. Через некоторое время она уже знала про разлучницу все: имя, фамилию, место работы. Это оказалось нетрудно – они с отцом работали вместе. И Ника твердо решила: раз Бог позволяет обижать маму, она сама наведет справедливость.

Способ был найден, когда она вспомнила один из рассказов маминой знакомой, тети Оли. Та была актрисой и, посвященная в их семейные тайны, частенько заходила повидаться с подругой.

Вот и в тот раз Ника вошла в квартиру и сразу почувствовала знакомый запах тети-Олиных духов.

– Ну что ты, Оля, как же можно верить во все эти заклинания, гадания?.. Все это такие глупости! – произнес мамин голос.

– Вот-вот, и Таня тоже все это глупостями считала, пока сама не столкнулась. Таня Морозова, ты ее наверняка помнишь.

Речь явно шла о какой-то мистике, и Ника навострила уши.

– Морозова? Еще бы, ее все помнят. Успешная певица, солистка Большого театра… – сказала мама.

– Вот-вот, если помнишь, когда у нас только началась перестройка-гласность, она сразу же уехала в Лондон. Ее туда еще при Брежневе несколько раз приглашали, но окончательно она уехала при Горбачеве. Там тоже стала солисткой, только Королевской оперы. Замуж выскочила за дирижера из Ковент-гардена. Поговаривали, что он чуть ли не потомок самого Генделя.

Нике стало интересно. Не снимая куртки, она осторожно присела на корточки и затихла. Она, конечно, знала, что подслушивать нехорошо, но любопытство взяло свое.