Богословие личности

Человек познает себя в качестве субъектной личности именно тогда, когда он представляет себя продуктом совершенно чуждого ему. Тот момент, что человек еще и знает о своей радикальной детерминированности, не объясняется ведь самой этой детерминированностью. Если он конструирует себя через деструкцию, то этот процесс еще не объясняет того обстоятельства, что человек совершает это деструктивное конструирование самостоятельно

и знает об этом. Человек осознает себя как субъект и личность именно тогда, когда он испытывает себя как нечто чуждое и производное, когда он изначально открывает двери всем вообразимым способам анализа эмпирических антропологий, сводящим и разлагающим человека на чуждые ему элементы, даже тогда, когда такой анализ фактически еще не доходит до конца, – в самом факте, что человек уступает своим эмпирическим частным антропологиям право и дальше продолжать его объяснять и сводить к чему бы то ни было, деконструировать его и строить заново в некой реторте духа, а в будущем, не исключено, и на практике. Но человек может и не замечать того, что он есть личность и субъект именно потому, что этот факт предстает ему как раз в виде собственной (пусть кажущейся) противоположности.

Если человек анализирует и подвергает сомнению сам себя, если перед ним открываются безбрежные дали такого вопрошания о самом себе, то это означает, что он уже охватил своим взором себя самого и все мыслимые моменты такого анализа или эмпирического самоконструирования, а тем самым утвердил себя в качестве чего-то большего, нежели простая сумма таких анализируемых компонентов его реальности. Именно эта «представленность-самому-себе», это видение совокупности всех своих условий, эта обусловленность показывают, что человек больше суммы своих факторов. Ибо конечная система, образованная отдельными, отличимыми друг от друга элементами, не может находиться с собою в таких отношениях, как человек в опыте своей множественной обусловленности и сводимости на нечто ему чуждое. Конечная система не может представить сама себя в качестве цельности. Конечная система имеет окончательно заданную отправную позицию и, исходя из нее, обладает некоторым отношением к определенному результату (который может состоять всего лишь в поддержании существования самой системы), но не к своей собственной отправной позиции. Она не задает вопросов о себе самой, она не есть субъект. Опыт радикального сомнения и постановки человека под вопрос – это достижение, невозможное для конечной системы как таковой.

Разумеется, было бы недопустимой подменой понимать эту возможность взгляда извне ограниченной системы данных, воспринимаемых порознь, как какой-то особый, отдельный элемент эмпирического человека. Правда, именно так часто поступает схоластическое богословие, когда говорит о духе или бессмертной душе человека так, как если бы то, что под этим подразумевается, было непосредственно помещенным в себе самом и эмпирически ясно выделенным элементом целостности человека; такой подход объясним педагогической необходимостью, но в конечном счете он примитивен. Однако именно в том случае, если мы не согласимся с этим примитивным дуализмом, в сущности, греческой, а не христианской антропологии, а будем знать, что человек как единство всегда существует в виде вопроса, который лишает силы все мыслимые эмпирические частные ответы (не своим позитивным содержанием, а самим радикализмом своего вопрошания), – тогда-то мы встретимся с человеком как субъектом, как субъективностью тех самых множественных объективностей, с которыми имеют дело эмпирические гуманитарные науки. Возможность как-то относиться к самому себе и иметь дело с самим собой – это, с одной стороны, не есть некий элемент наряду с прочими и не может быть таковым, но тем не менее потому-то это и есть реальность, составляющая субъектность человека в противовес вещности того же самого человека, которая также имеет место.