Богу всё равно

Зато если ты всё-таки женился, то в качестве приданого получаешь поддержку всей фамилии своей супруги – как, впрочем, и обязанность быть готовым оказать таковую. Эта сложная система взаимных обязательств превращает любой брак в династический, и следует быть готовым к тому, что твоя сверкающая корона главы семейства окажется достаточно тяжёлой. Наверное, поэтому женятся у нас, когда к этому готовы, а не когда приспичит: пока живы старшие, холостяк всё ещё лaeппу – этакий принц крови, со всеми причитающимися оному статусу привилегиями, но не отягощённый бременем государевых забот.

ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

Литератора Львова покинула муза. Это случилось в самый неподходящий момент: надо было срочно сдавать рукопись второй части романа, которая, по договору с издательством, должна быть готова к концу квартала. Ровно к этому моменту подгадал очередной платёж в дочкин институт, без какового (платежа) её не допустят к сессии. Обычно в таких случаях выручала тёща, но тёща вдруг собралась покупать холодильник и на его замечание, что холодильник может подождать, не преминула отпустить колкость, подрывающую престиж Львова как главы семьи. Между тем наступил последний день отправки рукописи. К исходу второй пачки сигарет Львов принял мужское решение.

Реализация его не заняла много времени. Отыскав в сети текст «Анны Карениной», он сохранил его в Ворде и, вынув несколько глав из самой середины, убрал нумерацию и поменял имена действующих лиц: Анну сделал Ольгой, Вронского – Малявиным, Долли – Людмилой Сергеевной, а Бетси Тверскую – пакость мелкая, но не лишённая приятности – переименовал в Тамару Семёновну Хряпикову, ибо так звали его родимую тёщу. После чего, ничтоже сумняшеся, распечатал и отправил в адрес редакции. Зная редакционную волокиту, Львов сильно сомневался, что до его «рукописи» дойдёт очередь раньше, чем через месяц, а за это время или ишак заговорит, или… Или он таки допишет треклятую вторую часть! А между тем расчёт за неё пройдёт, согласно договору, в течение ближайших пяти календарных дней.

У редактора Зойсмана, как водится, горели все сроки, типография требовала макет, угрожая неустойкой, а на столе громоздилась стопка нераспечатанных бандеролей с очередными рукописями. Когда зашёл критик Ушанский, Зойсман как раз листал одну из них, рядом валялся растерзанный почтовый пакет. Зойсман яростно сверкнул на вошедшего поверх очков, но, узнав критика, откинулся в кресле.