Широкому проникновению и распространению махизма способствовало также опубликование в русской периодике статей зарубежных приверженцев воззрений Маха и Авенариуса или близких к ним по духу философов. В конце XIX – начале XX столетия были напечатаны следующие работы:
Различного рода изложения и переложения эмпириокритических идей все чаще стали появляться и из-под пера самих русских авторов. В этом отношении особо заметна роль уже упомянутого М.М. Филиппова. В своем журнале «Научное обозрение» он опубликовал статьи: «О философии чистого опыта» (1898, № 5, 6; 1900, № 8), «Психология Авенариуса по неизданным материалам» (1899, № 2, 3), «Новый идеализм» (1903, № 3, 4) и др. Страницы журнала щедро предоставлялись и другим авторам, писавшим об эмпириокритицизме. Так, здесь появилась статья Э. Борецкой (Рысс) «Имманентная философия и трансцендентная метафизика» (1902, № 5, 7, 8, 9) и др.[9]
Участились и публичные заседания, посвященные воззрениям Маха и Авенариуса. В Московском психологическом обществе были заслушаны рефераты: Н.К. Энгельмейера – о теории познания Э. Маха, П.В. Тихомирова – о теории познания А. Риля, Л.М. Лопатина – о физике-махисте Н.И. Шишкине. Выступая в Петербургском философском обществе в апреле 1898 года с сообщением о философии чистого опыта Авенариуса, М.М. Филиппов, в частности, заявил: «Какова бы ни была зависимость Авенариуса от предыдущих школ и систем, во всяком случае он является признанным главою и основателем новой школы. Учение его должно быть выделено из всех научно-философских направлений под именем, вытекающим из основных положений его главного труда. Философия Авенариуса есть эмпириокритицизм»[10]
.Одним словом, на рубеже XIX и XX веков в России имел место своеобразный «махистский десант», подобный тому, который был осуществлен в середине 60-х годов XIX века так называемым первым позитивизмом[11]
. В общем потоке русской философии струя эмпириокритицизма становилась все более мощной и заметной.2. Молодой Луначарский учится у Авенариуса
Мнимая очищенность махизма от философской схоластики, в той или иной степени свойственной иным идеалистическим учениям, столь же мнимая, но тем не менее активно навязывавшаяся неразрывная связь его с естественными науками, прежде всего с физикой (сам Мах был крупным физиком), его эмпиризм и относительная доступность – все это прельстило даже некоторых интеллигентов из среды молодой российской социал-демократии. Удивляться тут особенно нечему: в стране, где традиционно господствовали самые мракобесные формы религиозной идеологии, махизм, декларирующий свой надпартийный характер, органическую связь с естествознанием и оппозицию к мистицизму, представлялся как философия сугубо научная и атеистическая.
Некоторые молодые социал-демократы увидели в махизме не только опору для своего личного противоборства с религиозной верой, с догмами православной христианской церкви, но также – и это особенно важно отметить – идеологическое оружие для критики группы бывших «легальных марксистов», вроде Н. Бердяева и С. Булгакова, которые после настойчивых и конечно же несостоятельных попыток «дополнить» марксизм кантианством переходили к откровенно религиозному мировоззрению.