Бой бабочек

– Какая из причин вас больше интересует?

– Ради чего столько смертей? Откуда такая жестокость? У нас не дикие джунгли, а столица империи…

– То есть предпочитаете знать все…

Пристав отхлебнул давно остывший чай.

– Пожалейте, Родион Георгиевич, мне совсем не до шуток.

Немым укором просьбу поддержал и Лебедев. Ему тоже хотелось понять, ради чего вместо праздника занимался осмотром трех трупов.

– Главная причина вам уже известна, господа, – сказал Ванзаров. – Убийства пробуждали голос… В это трудно поверить, но вы, Евгений Илларионович, только что прочитали признания. Ваш городовой Халтурин слышал голос. И я слышал голос… Да, Аполлон Григорьевич, я две ночи подряд в театре слышал каватину Нормы.

– Отчего сразу не сказали? – спросил Лебедев.

– Вы бы не поверили…

Лебедев только раздраженно хмыкнул.

– Давайте ближе к голосу, друг мой.

– Как прикажете, – сказал Ванзаров, разглядывая отсыревший угол потолка. – Голос обладал невероятной, гипнотической силой… Городовой три дня в себя не мог прийти, да и я на себе ощутил его действие. Если бы не восковые затычки, скорее всего, оформляли бы и мой труп…

– Еще чего не хватало! – вырвалось у пристава.

– Говорю как есть… Чтобы явиться из неведомых глубин, голос требовал жертву. В прямом смысле: лицо умирающей или мертвой женщины. На которое следовало положить бабочку…

– Морев тоже сгодился, – сказал Лебедев. – Не зря, значит, тыкали мне под нос бабочку, вырванную из альбома.

– Ударив Федора Петровича Морева пестиком в висок, убийца не желал вызвать голос. Убирался опасный свидетель… Но вы правы, голос принял и эту жертву. Зверь распробовал новую кровь, она понравилась. Дальше могли последовать юноши…

– Дикость… Дикость, не могу этого понять. – Левицкий невольно стукнул кулаком по стулу, Турчанович вздрогнул и забормотал во сне. – Почему надо убивать невинных барышень? Почему нужно бабочек на лицо им вешать? Разве нельзя без этого петь?

– Это тайна, которую Баттерфляй унесла с собой, – сказал Ванзаров. – Тут могут быть только предположения. Мир психических явлений для нас закрыт, мы даже не вступили на порог, за которым открывается бездна. Немецкая психология может объяснить этот феномен?

Вопрос был обращен к Лебедеву. Он выразительно поморщился.

– Самая передовая немецкая психология подходит к мозгу человека как к машине. С винтиками и шестеренками… Они не могут объяснить, почему в ухе чесать приятно, а не то что подобный феномен…

– Вероятно, голосу нужно было снова и снова повторить какое-то событие из прошлого… Нам не нужно о нем знать. Да это невозможно. Могу утверждать: там была бабочка…

– Чтоб ей пусто было! – в сердцах сказал Левицкий. – Все равно не могу поверить… Такой удар для господина Александрова… Надежды разрушены. И ради чего? У него же все в руках было…

Ванзаров покачал головой.

– Нет, не было… Юный Платон Петрович не смог бы сделать карьеру великого певца.

– Но почему?! – не унимался Левицкий. – Театр есть, талант есть, выходи на сцену и пой, сколько душе угодно!

– По вполне логическим причинам. Во-первых, он долго не мог понять, что голос живет в нем. Наверняка переживал тяжкие душевные муки, не понимая их причины. Его внешняя строгость как раз говорит: ему было что скрывать в себе… Открытие голоса пришло внезапно. В январе, когда актер застрелил жену на сцене, Платон увидел лицо мертвой женщины, на которую упала бумажная бабочка. И тут голос ожил… Мы не знаем, как это случилось, упал он в обморок или закричал. Есть точный факт: после этого убийства в «Аквариуме» ночью слышали прекрасный голос. Морев думал, что это поет неуспокоенная душа артистки. А это пел Платон. Причем пел так, чтобы его не нашли. Забирался высоко. Для этого отлично подходил трос. Уцепившись на одном, тянешь за другой и поднимаешься в небеса. В театре прекрасная акустика. Если петь сверху, невозможно определить, где находится поющий…

– Допустим, голос у Платона проснулся недавно, – сказал пристав. – И что с того? Что это меняет?

– Почти все, – ответил Ванзаров. – Платон долго не мог понять, что вызывает голос. Поэтому призрака не слышали до мая. Второй раз голос проснулся, когда на улице сбили женщину, и, вероятно, Платон оказался в уличной толпе зевак. Тут произошла первая публичная демонстрация его силы… Халтурин долго не мог забыть. Платон никому не мог признаться, что невероятный голос к нему приходит после лицезрения мертвого лица с бабочкой. Другой факт: что Платону с голосом делать? Он серьезный юноша, наследник театральной империи с задатками сильного коммерсанта. Как ему превратиться в певца? Причем с женским сопрано. Быть эстрадным имитатором и звукоподражателем женского голоса? Совершенно невозможно…

– Он ведь надевал женское платье и парик в жизни! Что мешало это сделать на сцене?

– Платье и парик Платон надевал, чтобы его не узнали. И даже взял псевдоним Вельцева. С намеком на нашу отечественную звезду. Так он явился к профессору Греннинг-Вильде, так общался с барышнями, будущими жертвами. И даже рискнул явиться перед Моревым и Гляссом для прослушивания. Захваченные голосом, они его не узнали…