Бой без правил (Танцы со змеями - 2)

- Я ви... ви... видел эти дол...лары, - раздался тихий, грустный-прегрустный голос от двери.

Опершись на косяк, стоял старшина-чертежник все в той же робе с погонами без лычек и смотрел на Майгатова таким отрешенным взглядом, словно сбивчивую, искореженную заиканием фразу сказал не он, а кто-то другой за его спиной, а ему приходится за нее отвечать.

- Вам нельзя здесь находиться. Вы - не понятой, - словами вытолкнул Майгатов моряка из секретки, но на бумаге пометил: "Наличие банкноты подтверждает свидетель К..цов", - так и написал, чтоб позже просто заполнить пробел нужными буквами.

- Ящик и стол все равно сфотографируй, - приказал вновь вспомнившему о шишке фельдшеру.

Тот торопливо, с грохотом положил ледяную каменюку мяса на подоконник и журавлем заходил вокруг злополучного стола.

- Мы можем дальше говорить? - тихо то ли попросил, то ли поинтересовался Майгатов.

- Мо...можем, - всхлипнула Татьяна и, мазнув платком по черной туши подглазий, заговорила, не оборачиваясь, будто рассказывала окну, а не дознавателю.

- После этого я осмотрела все ящики. Ничего больше не тронули. Только вот сейф...

- Что - сейф? - оторвался от писанины Майгатов.

- Была сорвана нитка с пластилиновой пломбы вот на этом отделении.

- А оно...

- Что - оно? - повернула она, наконец-то, лицо с красными глазами и ставшим еще больше серым, набухшим носом.

- Отделение это... Оно было открыто?

- Нет.

- А потом... потом вы его вскрывали?

- А как же! - удивилась Татьяна столь глупому, по ее мнению, вопросу. - Прямо при комбриге. Все просмотрела, проверила - документы на месте, ни один не пропал, страницы не испорчены, все в порядке.

- Вы могли его... ну, забыть... не опечатать? - уже и не знал, какие слова подбирать Майгатов, но все равно, кажется, не подгадал.

Татьяна пыхнула, как подожженная вата, всплеснула короткими толстыми ручками и закричала:

- Я - забыла?! Я - забыла?! Я - забыла?! Да я... да за год работы... ни разу, - и уткнула лицо в пухлые ладошки.

Почему-то в этот момент Майгатову захотелось назад, в больницу. Чтоб выйти чуть позже, чтоб лететь чуть дольше, чтоб поезд пришел в Севастополь с опозданием, чтоб кто-то другой, а не он...

- Прекратите истерику, - тихо сказал он в пол и, не поднимая уже не просто усталой, а какой-то намертво пропитанной, до корней волос усталостью, голову, спросил: - Что у вас хранилось в этом отделении?

- ...ах ...ух ...вах ...ых, - ответили за Татьяну ее истеричные всхлипы.

- Что-что?

- Вах... ах... вахтенные журналы, - все-таки собралась она. Но отвечала все равно окну, словно оно было ей роднее и ближе этого противного, худющего старшего лейтенанта с выгоревшими усами и вбитым боксерским носом. - Старые. Со всех кораблей. За два года...

- Кхи-кхи, - прокашлялся кто-то у двери.

- Только за два?

- А по инструкции они дольше и не хранятся, - ответила Татьяна так удивленно, словно не могла понять, как дознаватель не знает элементарных истин.

- Кхи-кхи, - опять настойчиво поскребся в их разговор чей-то кашель.

- Перепаденко, ты,.. - хотел сказать: "...ты что: простудился?", а вместо этого лишь удивленно вскинул брови.

Кашлял не Перепаденко, а стоящий рядом с ним невысокий щупленький матросик. Как он вошел, никто не слышал. Наверное, даже Перепаденко, рядом с которым он стоял, потому что старшина смотрел на это привидение в синей робе с не меньшим удивлением, чем Майгатов. Но поражало не только его беззвучное появление, которое в конце он все-таки исправил покашливаниями, а белый бинт на голове.

- Ты кто? - спросил, глядя на бинт, Майгатов, и вышло похоже, как будто спросил у бинта.

- Матрос Голодный.

В устной речи больших букв не бывает, и потому Майгатов сразу и не понял:

- Почему - голодный?

- А цэ тоби шо - йидальня чи шо? - поддержал удивление офицера Перепаденко.

- Голодный - это фамилия, - тихо пояснил моряк, который, скорее всего, за время службы уже устал всем острякам объяснять это.

Все, кроме Майгатова и все еще отвернувшейся к окну Татьяны, смягчили лица улыбками.

- Здесь идет дознание, - напомнил Майгатов. - И посторонним в помещение нельзя.

- Я - не посторонний, - еще тише, чем до этого, сказал моряк, тронул худенькими, подрагивающими пальчиками бинт, будто боялся, что он исчезнет, и прошептал: - Я - бывший часовой.

Татьяна, которая могла объяснить это уже давно, обернулась и победно посмотрела на Майгатова. Над вздернутым подбородком упрямо комкали друг друга тоненькие, видные только от того, что по ним провели помадой, губки и, кажется, вот-вот должны были отпустить колкость, но матрос опередил ее:

- Хочу дать показания, - тихо попросил он.

- Ну, давайте, - недовольно ответил Майгатов.

И без этой дурацкой фразы, произнесенной матросом, было ясно, зачем его сюда вызвали. Не песни же петь, в конце концов?

- Записываю.

- Я принял секретку под охрану в восемнадцать ноль семь...

Рука Майгатова дрогнула.

- Ноль семь?

- Да. Ноль семь. У меня часы хорошие. Точно идут. Вот, - протянул сухую, закопченную солнцем руку с какой-то гонконгской электронной штамповкой на запястье.

- Ладно. Пусть будет ноль семь. Что было дальше?