Боярин

В очередной раз озадачиваюсь упоминанием о загадочной яме, но, помня как ухохатывался князь каждый раз, когда я про эту яму спрашивал, решаю не задавать лишних вопросов. Лишь убеждаю собеседника никого не посвящать в то, с какой целью отправлен гонец, и выражаю желание лично проводить парня.

— Коль охота тебе ноги бить, воля твоя, — не возражает воевода, вероятно стремясь поскорей уже отделаться от этого нудного дела, а заодно и от меня, принесшего столько хлопот на его седую голову. Как следует вдохнув, орет в сторону двери: — Петруха!

Вбегает писарь и застывает перед столом, ожидая распоряжения. Видя, что воевода свернул в трубочку грамоту, соображает немедля растопить над свечой сургуч и заливает им края бумаги. Афанасий тут же припечатывает невесть откуда взявшейся в руке печатью, безжалостно сплющив свиток, после чего небрежным пассом руки дает понять писарю, чтобы тот отвалил.

Я зову Борьку, а воевода тем временем пишет еще одну бумагу и заверяет ее печатью — это та самая грамота для загадочной ямы.

Задачу стрельцу по праву ставит сам военачальник. Я лишь киваю, когда он посматривает на меня, будто вопрошая, правильно ли говорит?

Ямская слобода, где Борька должен получить лошадь, находится по другую сторону крепости. Не желая нечаянной встречи с Залесским, наказываю стрельцу идти по стене, поднявшись на которую минуем несколько башен. Наконец покидаем крепость и по крутому склону спускаемся к покрытой льдом речушке. В моем мире здесь проходит Комсомольский проспект, а на вал поднимается один из путепроводов. Речушка естественно Осколец. А вот храма Александра Невского нет. Возможно, еще не построили, а может, в этом мире его и не будет вовсе.

Если я правильно помню расположение оскольских слобод, то Ямская слобода находится слева от спускающейся от крепостных ворот дороги, справа Гуменская, а вон те прилепившиеся на крутом склоне домишки по эту сторону Оскольца — слобода Казацкая.

Возле большой рубленой избы, находящейся примерно на месте «Детского Мира», Борька получает лошадку и собирается уже отправиться в путь, но я не даю ему запрыгнуть в седло.

— Давай-ка, братец, пройдемся немного, — говорю вопросительно смотрящему на меня парню. — Хочу кое-что передать Светлейшему Князю на словах. Кое-что такое, что нельзя доверить бумаге. Надеюсь на тебя положиться можно?

— Дык, я ж… Да я… — стрелец от волнения из-за оказанного доверия не может подобрать слова, чтобы в полной мере выразить насколько надежным человеком он является.

— Ладно, ладно, верю. Я в людях разбираюсь, и сразу вижу — кому можно доверять, кому нельзя. Тебе, несмотря на то, что ты попутал меня с вороной, доверять можно. Иначе и разговора никакого не было бы. Тем более, что ты и сам оказался втянут в эту историю в качестве несостоявшегося убийцы.

— Да я…

— Молчи уже! И слушай.

За разговором выходим на заледеневшую после вчерашней оттепели дорогу. Где-то здесь в том Осколе находится улица Ватутина, и где-то здесь же проходил Екатериниский тракт, напоминанием о котором остались вытянувшиеся в линию старинные вязы пересекающие заболоченный луг на полпути между городом и селом Незнамово.

— Запоминай, Борис, что необходимо передать Светлейшему Князю, — останавливаюсь и кладу руку на плечо парнишки. — Скажешь, боярин Залесский имеет прямое отношение к покушению на князя. Понял? Действует он в сговоре с Бельскими. Запомнил? Подозревая, что я знаю о предательстве, Залесский хочет меня устранить. Потому оклеветали гвардейского старшину, которого князь оставил при мне. И расскажешь, как холоп Залесского толкнул твое ружье в мою сторону. Понял? Повтори.

Борька повторил все верно, хоть и заикаясь и спотыкаясь от волнения на каждом слове.

— Да, и вот еще что, — говорю, когда стрелец уже запрыгнул в седло. — Ты, если ребра болят, перетяни их чем-нибудь потуже — ремнем или тряпкой какой. Понял? Ну, давай, скачи.

Как только всадник скрывается за обвешенными черными кляксами вороньих гнезд вязами, поворачиваюсь, чтобы вернуться в крепость, и тут же растерянно останавливаюсь, буквально оглушенный неожиданно навалившейся тоскливой безысходностью. До сих пор с момента моего нелепого попадания в этот мир события вокруг кружили не останавливающимся вихрем, не позволяющим толком задуматься и осознать в полной мере все со мной произошедшее. Даже после ранения из-за большой потери крови я находился в каком-то полубредовом состоянии, не располагающем к размышлениям. А как только встал на ноги, так тут же влип в очередную заварушку и чудом остался жив. Но самое главное, рядом всегда находился кто-нибудь, на кого я мог положиться. Ну, или, вспоминая как под прибрежными зарослями меня мутузили Алексашка с Савелием, по крайней мере я думал, что могу положиться. А тут вдруг один посреди чужого серого холодного мира.

Грязный истоптанный снег, низкие крытые соломой избы, мрачная крепостная стена на взгорке и нависшие над головой тяжелые тучи, готовые обрушиться мокрым снегом — все это угнетающе действовало на мое сознание.