Боярин

Пока Вадим (а вместе с ним и незримо присутствовавший в сознании молодого человека Ремезов) скучал в ожидании заказанных книг, некто по имени Фунтиков, пухленький и нескладный, в забавных роговых очочках и стрижечкой полубокс, задумчиво посмотрел на гопников… и опасливо попятился, подумав – как бы они его не заметили, не пристали. А еще подумал – а как же он вообще оказался здесь, на окраине у забытого богом клуба? Вот вышел из дома, собрался заглянуть на рынок, и вдруг… вдруг увидел Вадьку Ремезова, и зачем-то за ним пошел. Зачем? И сам теперь не знал. Хотя не-ет… Комсорг вдруг напрягся – словно бы что-то тяжелое прилетело откуда ни возьмись, ударило в голову… и одно чувство вспыхнуло с новой – стократною! – силой, засвербило, и чувство это было – ненависть! Ненависть тупая, первобытная, гневная, такая, что не на жизнь, а на смерть. Вадьку нужно было убить – Фунтиков сейчас ощущал это очень четко, и пожалел, что не взял с собой нож… Хотя не нож, так деньги.

Ни капельки не похожий сам на себя – подтянутый, желчный и пылающий гневом – комсорг, вовсе не испытывая никакого страха, подошел к допившим пиво парням. Ухмыльнулся:

– Здорово, кореша.

– Здоровей видали! – парни удивленно переглянулись, а один – гундосый, в кепочке – цыкнув, сплюнул через выбитый зуб, едва не угодив Фунтикову на брюки. – Чего тебе, шкет?

– Привет вам от Семки Барыги.

– Ха! Вот с кем давненько не виделись! Все своими пластиночками торгует – вот уж и впрямь барыга, мать-перемать, – гундосый грязно выругался. – На хазу давно уже глаз не кажет. А тебя зачем послал?

– Да так, – комсорг ухмыльнулся и тоже цыкнул. – Есть одно дело – фраера одного проучить.

– Нашел учителяшек, ага! Гы-гы-гы! – противно засмеялся державшийся за главаря гундосый. – Слыхали, братва? Чего Барыга удумал – чужими руками жар загребать.

– Так ведь не запросто так, а за деньги.

– Чего? – гопники враз перестали смеяться.

– Ты что нам тут гонишь, дешевка картонная? – нехорошо прищурясь, главарь картинно поправил на голове кепку. – Какие деньги?

Спрятав усмешку, Фунтиков ловко вытащил из кармана пиджака купюру:

– А вот такие!

– Сотенная! – удивленно присвистнул кто-то из парней. – Вот это да!

– Это только аванс.

– И впрямь сотенная, – гундосый живо заграбастал денежку и с шиком вытащил портсигар. – Кури, парень. Тебя как зовут?

– Михаил. Миха.

– Держи, Миха, папиросочку, не стесняйся. Так кого, говоришь, проучить?

В это самое время Полинка, спрыгнув с велосипеда, безуспешно пыталась докричаться до Вадика через палисадник, и даже бросила в распахнутое окно небольшой камешек, кстати – попала. Но в ответ – ничего.

– Нет, – покачала головой девчонка. – Не может Вадька так крепко спать! Что он, сорокалетний старик, что ли?

– Здравствуй, Полинушка, – из-за угла показалась соседка с бидоном молока, видать, с утра пораньше ходила к колхозной подводе. – Вадика ждешь?

– Здрасьте, теть Вера. Вадика. Не знаете, где он?

Соседка задумчиво почмокала губами:

– Нет, милая моя, не знаю. Ой! – тетя Вера вдруг улыбнулась. – Вспомнила! Он вчера в библиотеку собирался, матери при мне говорил. Что-то им там такое задали.

– В библиотеку? – удивленно переспросила Полинка. – А в какую – в центральную, в районную или в детскую? Мог бы, вообще-то, и меня позвать, мне ведь тоже надо сообщение делать. Ладно! И одна прокачусь. Спасибо, тетя Вера!

– Да не за что.

Девушка взметнулась в седло, была она сейчас чудо как хороша, стройненькая, красивая, в синем крепдешиновом платье в мелкий белый горошек, с черными, отливающими на солнце, волосами и глазами – жемчужинами чистейшей воды.

Даже соседка не удержалась, похвалила:

– Ты, Полинушка, совсем как артистка у нас.

Девушка, правда, сего комплимента не слышала… как не слышал его и Вадим… и Павел.

Ремезов проснулся рано утром, с первыми лучами солнца – в те времена именно в такое время все и вставали, да и вообще всегда жили по солнышку, по световому дню, даже отметки времени различались по сезонам, зимой дневные часы были куда короче, нежели летом, а ночные, соответственно, наоборот.

Боярышня тоже проснулась, улыбнулась, потянулась радостно, Павел наклонился к супруге, поцеловал.

– Жаль, что ты уезжаешь, – с сожалением протянула Полинка.

– Так ведь ненадолго, милая!

– Все равно. Ты все время в разъездах, а мне бы хотелось, чтоб муж мой почаще дома был.

Юная женщина взглянула с упреком, настолько явственно читавшемся в больших жемчужно-серых глазах, что Павел почувствовал себя виноватым – а ведь и в самом деле, права супружница!

– Ах, милая. Ты не кручинься, хорошо?

– Понимаю, судьба ваша, мужская такая, – Полина крепко прижалась к мужу. – Не простолюдин ты – боярин, воинский человек! Ох, господи, как же я за тебя боюсь!

– А я – за тебя. И за того… или за ту, кто скоро родится.