Бойня

Мэги разогнулась и утерла со лба выступивший пот. На коже осталась широкая грязная полоса, но женщине было наплевать. Слишком устала. Слишком трудно было возделывать эту неподатливую, скудно делящуюся урожаем землю. Слишком сильно тряслись натруженные за день руки. Слишком болела сгорбленная от непосильной работы спина. Когда Харп предложил ей уехать из Бойни, это казалось неплохой идеей. Действительно, неплохой. Поставить собственную ферму, ни от кого не зависеть… Да и начиналось все достаточно хорошо. Не без проблем, конечно. Но жизни без проблем не бывает. Что стоило только купить и оттранспортировать их будущий дом — остатки проржавевшего товарного вагона в эту несусветную глушь. А поставить и увить десятками рядов колючей проволоки периметр или найти подходящий полиэтилен для теплиц… Но, несмотря на многочисленные хлопоты, им действительно было хорошо. По-настоящему хорошо.

К концу первого года, когда вспаханная впервые, наверное, за сотню лет земля, несмотря на недостаток полива и не слишком умелые руки, дала необычайно богатый урожай картофеля и кукурузы, когда на вырученное за него на осенней ярмарке серебро они смогли нанять лозоходца, пробурить две новые скважины и даже купить три десятка кур и двух свиней, когда к концу первой зимы на поле, на их поле, выпал настоящий чистый и белый снег, Мэг начала думать, что все наладится. Никакого больше опиума, казалось ей. Никакой работы в теплицах Финка. Никаких ежедневных норм, вони перебродившего макового сока, грязи бараков, ежедневного «задабривания» шерифов и приходящей по ночам беспросветной тоски и сожалений о загубленной жизни. Никаких исколотых тупой, искривившейся от долгого использования иглой, вспухших под истончившейся кожей безумной дорожной картой вен, утренней дрожи и мечтаний об ежевечерней дозе. Тогда ей казалось, что она очистилась. Тогда ей казалось, что все будет… хорошо.

Но хорошо не стало. Харп так и не смог соскочить. Так и не смог до конца очиститься от этой дряни. Рождение ребенка, их ребенка сдерживало его почти год, но потом он, все равно, сорвался. И ушел, а взамен пришла осень. Неожиданно холодная, сухая, превратившая их утлое жилище в настоящую холодильную камеру. Она пришла слишком рано, превратив весь урожай в груды перемерзшего силоса. Осень была жадной. Ей было мало урожая. Осень забрала ее дочь. Мэг похоронила ее за домом. Под посаженной Харпом яблоней, молясь только об одном, чтобы холод забрал и ее. Не забрал. К концу зимы, когда навалившиеся на степь вместе с бурями морозы начали отступать, а она бледной тенью самой себя нашла в себе силы выползти из дома, в голову Мэг пришло решение — жить. Она будет жить, несмотря ни на что. Она не сломается. Пусть небеса обрушивают на ее голову одно испытание за другим, пусть все катится в ад, но она не опустит руки. Это ее земля. И вот теперь, спустя четыре долгих года… Четыре драных года надрывной работы, голода и попыток свести концы с концами она поняла, что теряет ферму. Вчера она зарезала последнюю курицу. Чертова тварь, все равно, перестала нестись. Этого мяса ей хватит на неделю. Может, чуть больше. А потом… Мэг вздохнула и снова взялась за мотыгу.

Что будет потом, думать не хотелось. Урожай погиб. Это было ясно, как божий день. Чертова вода ушла. Спряталась глубоко под глину, так глубоко, что купленные на последние остатки серебра насосы не могли выдоить из сухой и твердой, как подметка сапога караванщика, земли ни капли. Слегка помог пролившийся пару недель назад «чистый» дождь, она даже успела набрать немного воды в стоящие за домом бочки, но этого, все равно, было мало. С раздражением отбросив в сторону мотыгу, женщина покосилась в сторону скрученных и пожелтевших порослей томатов. Редкие, начавшие уже было зреть плоды позднего сорта почернели и сморщились, напоминая пересушенный изюм. Осуждающе покачав головой, Мэг не оборачиваясь, пошла к дому. Подойдя к крыльцу, женщина остановилась у вкопанной в землю массивной бочки и, застонав от натуги, отвалила в сторону тяжелую деревянную крышку и, запустив в прозрачную, прохладную, несмотря на изнуряющую жару последних дней, воду сложенные горстью ладони, плеснула влагой на лицо. Умывшись, Мэг хотела было уже прикрыть резервуар, но неожиданно замерла. Крышка с грохотом обрушилась на землю. Несколько минут женщина стояла неподвижно, тупо пялясь на темную, гладкую, будто зеркало водяную гладь. Из черной непроглядной глубины на нее смотрела незнакомка.