Бойцы тихого фронта

Не успел я открыть дверь, как секретарь Берзина Наташа Звонарева, выйдя из-за письменного стола, подбежала ко мне и, словно сестра, тепло обняла меня. Дело тут было не только в особенностях характера Наташи, но и в том стиле поведения, который отличал работников Четвертого управления. Хотя я и был, можно сказать, новичком среди них, но уже имел возможность убедиться в том, какие братские чувства связывают этих людей, направленных партией на «тихий фронт». Тогда я еще не знал, но вскоре смог удостовериться, что, в сущности, без этой самоотверженности и самопожертвования, без этих подлинно братских чувств, объединявших людей из разведывательного управления, их опасная работа была бы невозможной.

— Павел Иванович ждет тебя уже несколько дней! — Наташа пристально посмотрела на меня, и в ее словах я почувствовал не укор, а тревогу. — Что с тобой?

— Все в порядке, сестричка, просто я лечил легкий венский грипп… — попытался пошутить я, но женщин в этом отношении не проведешь, моя шутка прозвучала неубедительно.

— Надеюсь, Павел Иванович вылечит тебя окончательно, — покачала головой Наташа, но в ее глазах я не заметил даже намека на смех. — Но ты ведь знаешь, врач бессилен, если пациент ему не помогает…

Наташа скрылась за двойной, обитой клеенкой дверью кабинета Берзина и через минуту вернулась. Вместо обычной фразы «Павел Иванович ждет тебя» она только тепло улыбнулась, когда я проходил мимо. Она поняла, что «грипп» мой — особого рода и что мне нужны не медикаменты, а крепкая мужская рука Берзина.

— Прими мои горячие поздравления, Ванко! — воскликнул Павел Иванович и, как всегда, до боли сжал мне руку, а потом обнял. — Мои горячие поздравления! И добро пожаловать домой!

Я посмотрел на него. В его взгляде я не уловил иронии. Но по какому же поводу «горячие поздравления»? Поздравляют удачливых, а поздравления побежденным звучат как насмешка. Но в глазах Берзина я не заметил насмешливых искорок.

— Павел Иванович, простите, я не совсем вас понимаю… — произношу я, с трудом выговаривая слова. — Не щадите меня… Я пришел выслушать укоры… Знаю, что заслуживаю их… Плохими революционерами оказались мы, болгарские коммунисты…

— Плохими революционерами, говоришь? Правда? Ну, продолжай!

Берзин не сводил с меня глаз. Но теперь он смотрел на меня выжидательно. Я продолжал. Рассказал о наших ошибках в июне 1923 года, о поражении в сентябре того же года, о страшных днях апреля двадцать пятого… Рассказал и о провале с оружием, о нескончаемых потоках политэмигрантов, которым пришлось покинуть родину… О потоках крови, пролитых на нашей земле.

На лице Берзина застыло характерное для него выражение понимания и сочувствия. Он слушал меня не прерывая, слушал так, как только он умел слушать.

Я рассказал ему о своих терзаниях. Когда я кончил, начальник Разведывательного управления долго ходил из одного конца кабинета в другой, потом снова сел напротив и заговорил:

— Я уверен, что мы с тобой легко договоримся. — Берзин говорил медленно, подчеркивая каждое слово. — Во-первых, о вашей партии. Она оказалась партией настоящих революционеров. Все, что ты рассказал мне о ней, говорит о том, что она борется. Несмотря на кровавые жертвы, ваша партия не сложила оружия. О вашем Сентябрьском восстании грядущие поколения будут говорить с гордостью: болгарские рабочие и крестьяне первыми в Европе восстали с оружием в руках против фашистского мракобесия. Это подвиг. — Берзин помолчал, не сводя с меня глаз, потом продолжил: — Во-вторых, о провале с оружием. Знаю все, со всеми подробностями. Знаю и причину, и последствия. За тобой нет никакой вины. Да и беда не столь велика. Пропало известное количество оружия, но люди не пострадали. Варненский процесс закончился, не был вынесен ни один смертный приговор… К сожалению, провалы будут и в дальнейшем. Мы не созерцатели, для нас каждый шаг — это сражение! Почему мы должны считать, что боги покровительствуют только нам? Тем более, — на лице Берзина появилась улыбка, — что мы объявили войну не только мракобесию, но и богам, веками великодушно терпевшим его… И в-третьих, об эмигрантах. Тяжело покидать родину, но это страшно тогда, когда покидаешь ее внутренне сломленным. Болгарская партия сражается. А эти люди не просто неприкаянные, ищущие спасения; они все до одного жаждут вернуться на родину для нового, последнего боя. Нет, эти люди заслуживают не упрека, не сожаления, а уважения…

Он почувствовал, что во мне произошла перемена. И остановился — слов больше не понадобилось. Я словно бы поскользнулся, он подал мне руку, и вот я уже выровнял свой шаг. А впереди нас ждут нехоженые дороги.

— Ну, перейдем к делу, Ванко. Готовься — поедешь в Китай.

Я вздрогнул.

— В Китай? Я не ослышался, Павел Иванович?!

— Нет, Иван Цолович! — Берзин улыбнулся. — В Китай. В страну, где столкнулись волчьи аппетиты всех великих колониальных сил. В страну Сунь Ятсена. В страну первой в Азии национально-освободительной революции, которая погибнет, если мы не протянем руку помощи…