Большая грудь, широкий зад

С тех пор я Щелкуном и остался. И отцы меня Щелкуном величают, и матери. Дети сопливые и те Щелкуном кличут. Прилепилась крепко эта кличка поганая, тридцать восемь годов уже, и всё без жены! Сами посудите, какая девушка за Щелкуна пойдёт? Вот такая у меня беда, вся жизнь из-за этого прозвища наперекосяк пошла… — От жалости к себе Щелкун даже прослезился.

— А ну отвечай! Правда ли то, что рассказал Чжан Дэчэн? — Уездный ганьбу с золотыми зубами схватил учителя за седые волосёнки и дёрнул назад.

— Правда, правда… — затараторил Цинь Эр. Бородёнка у него затряслась, как козлиный хвост. Золотозубый пихнул его вперёд, и Цинь Эр ткнулся лицом в грязь.

— Продолжаем разоблачения! — повернулся ганьбу к Щелкуну.

Тот вытер тыльной стороной ладони глаза, зажал большим и указательным пальцами нос и смачно высморкался. Сопли птичьим помётом повисли на навесе. Важный чиновник брезгливо нахмурился, достал белоснежный платок, протёр очки и снова застыл невозмутимой чёрной каменной глыбой.

— Разный у вас подходец, любезный Цинь Эр, — продолжал Щелкун. — Когда Сыма Ку ходил в школу и в ночной горшок вам лягушку засунул, когда забрался на крышу и непристойные песенки-куайбань^[119]

про вас распевал, разве вы его поколотили? Или отругали? Прозвище придумали? Нет, нет и нет!

— Замечательно! — обрадовалась Паньди. — Острый вопрос затронул Чжан Дэчэн. Почему Цинь Эр не смел наказывать Сыма Ку? Потому что Сыма Ку из богатой семьи. А откуда у этой семьи деньги? Пшеницу он не сажал, а булочки из белой муки трескал. Ни одного шелковичного червя не вырастил, а в шёлке ходил, вина не делал, а пил каждый день. Нашей кровью и потом, земляки, жили эти богатеи-землевладельцы. Распределяя их землю, раздавая их добро, мы, по сути дела, возвращаем то, что принадлежит нам!

Важный чиновник слегка похлопал, выражая одобрение страстному выступлению Паньди. Вслед за ним зааплодировали стоявшие на возвышении уездные и районные ганьбу и вооружённые охранники.

— Вот я и говорю, — гнул своё Щелкун, — у Сыма Ку целых четыре жены, а у меня — ни одной. Это что — справедливо?

Важный чиновник вскинул брови.

— Чжан Дэчэн, будет уже об этом, — тут же отреагировал Лу Лижэнь.

— Как это «будет»? — не унимался Щелкун. — Только добрался до главной своей печали, я тоже мужик как-никак: вон штуковина между ног болтается…

Лу Лижэнь встал перед Щелкуном, чтобы остановить его излияния, и заговорил, перекрывая его нытьё:

— Земляки, Чжан Дэчэн, хоть и в грубоватой форме, но донёс до нас то, что хотел сказать. Почему некоторые могут иметь по четыре, пять и больше жён, а у таких, как Чжан Дэчэн, нет ни одной?

Внизу люди всколыхнулись, вспыхнули споры; многие бросали косые взгляды на матушку. Её лицо мертвенно побледнело, но безмятежные, как гладь осеннего озера, глаза не отражали ни гнева, ни ненависти.

— Можешь спускаться, — подтолкнула Щелкуна Паньди.

Он сделал пару шагов и уже собрался было слезть с возвышения, но вдруг, словно что-то припомнив, повернулся и подошёл к Чжао Шестому.

— И ты за всё ответишь сегодня, сукин сын! — взвизгнул он, схватив торговца пирожками за ухо и влепив ему пощёчину. — Или позабыл, как, прикрываясь именем Сыма Ку, измывался над людьми!

Чжао Шестой изловчился и боднул Щелкуна в живот. Тот, ойкнув, упал и скатился вниз.

Подскочивший немой пинками свалил Чжао Шестого и наступил ему ножищей на горло. У того аж лицо перекосилось, и он, задыхаясь, прохрипел:

— Не запугаете… Не выйдет… Совсем совесть потеряли, нет на вас законов ни земных, ни небесных…

Лу Лижэнь склонился к важному чиновнику за указаниями. Тот хряснул о стол алой тушечницей.

Вытащив заранее приготовленную бумагу, Лу Лижэнь стал зачитывать:

— «Как показало расследование, богатый крестьянин Чжао Шестой живёт за счёт эксплуатации других. Во время японской оккупации осуществлял крупные поставки продовольствия японским войскам. После того как власть захватил Сыма Ку, неоднократно поставлял пирожки солдатам бандитских формирований. С началом земельной реформы усиленно распространяет слухи, открыто противостоит народному правительству. Если подобный злостный твердолобый элемент не будет уничтожен, возмущение народа не утолить. Именем народного правительства уезда Гаодун Чжао Шестой приговаривается к смертной казни. Приговор привести в исполнение немедленно».

Два районных милиционера схватили Чжао Шестого и поволокли, как дохлого пса. Подтащив его к краю заросшего лотосами и окаймлённого пожухлой травой пруда, они отошли в сторону. Подошедший сзади немой всадил ему пулю в затылок, и Чжао Шестой тут же скользнул головой в пруд. Немой с ещё дымящимся револьвером в руке вернулся на возвышение.

Стоявшие на коленях с перепугу аж обделались.

— Пощадите, пощадите… — молили они, отбивая земные поклоны.

К Лу Лижэню подползла на коленях Одногрудая Цзинь и обхватила его ноги.