Большая грудь, широкий зад

Должно быть, на пятый день наших мытарств на севере показалась высокая, поросшая деревьями белая гора, на вершине которой виднелся небольшой храм. С дамбы на Цзяолунхэ за нашим домом эту гору можно было увидеть только в погожие дни, но оттуда она казалась тёмно-зелёной. Разглядев её как следует вблизи, вдохнув аромат свежести, я осознал, как далеко мы уже ушли. Теперь мы брели по широкой, посыпанной гравием дороге; навстречу нам проскакал конный отряд; форма на всадниках была такая же, как у солдат семнадцатого полка. Стало понятно, что в нашей деревне идёт бой. За конниками прошла пехота, за пехотой следовали мулы, тащившие большие орудия. Из жерл пушек торчали букеты цветов, а на стволах с гордым видом восседали артиллеристы. За артиллерией шагал отряд носильщиков, за ними — две колонны повозок, гружённых мешками с мукой и рисом, а также фуражом. Беженцы из Гаоми боязливо жались к обочине, пропуская военных. Из строя вышли несколько человек с «маузерами» в деревянных кобурах через плечо и стали расспрашивать беженцев про обстановку.

Парикмахер Ван Чжао, который толкал перед собой красивую тележку на резиновом ходу, весь путь прошёл без особых приключений, а тут попал в неприятную историю. В провиантской колонне у одной из тележек с деревянными колёсами сломалась ось. Возчик, мужчина средних лет, опрокинул тележку набок, вытащил ось и стал вертеть в руках, пока они не почернели от смазки. В помощниках у него был подросток лет пятнадцати. Голова в чирьях, в уголках рта заеды. Рубаха без пуговиц подпоясана пеньковой верёвкой.

— Ну что там, пап? — спросил он.

— Ось полетела, сынок, — помрачнел отец.

Они вдвоём сняли огромные, окованные жестью колёса.

— И что теперь? — спросил парень. Отец сошёл на обочину и стал вытирать испачканные смазкой руки о жёсткую кору тополя:

— А что тут придумаешь!

В это время откуда-то из головы колонны, скособочившись, подбежал однорукий ганьбу в старой армейской гимнастёрке, в шапке на собачьем меху и с «маузером» через плечо.

— Ван Цзинь! — заорал он. — Ван Цзинь! Почему покинул колонну? А? Почему покинул колонну, спрашиваю! Хочешь нашу Железную роту опозорить?!

— Ось полетела, политинструктор… — мрачно буркнул Ван Цзинь.

— И полетела, как идти в бой — ни раньше, ни позже? Разве не было велено проверить тележки загодя? — Политинструктор расходился всё больше и, размахнувшись единственной, необычно сильной рукой, ударил Ван Цзиня по лицу.

Ахнув, тот опустил голову, из носа заструилась кровь.

— Ты чего отца ударил! — бесстрашно подступил к инструктору паренёк.

Ганьбу опешил:

— Это случайно, будем считать, я неправ. Но если не доставите провиант вовремя, пристрелю обоих!

— Мы же не нарочно сломали эту ось, — не уступал юноша. — Семья у нас небогатая, тележку и ту одолжили в семье тётушки.

Чтобы остановить кровь, Ван Цзинь вытянул из рукава куртки на подкладке кусок свалявшейся ваты и прогундосил:

— Где же ваша справедливость, политинструктор?

— А что такое справедливость, по-твоему? — аж потемнел лицом тот. — Доставить провиант на передний край — справедливо, не доставить — несправедливо! Нечего мне тут языком чесать! Хоть на горбу тащите, а чтобы сегодня же двести сорок цзиней проса были в Таогуане!

— Политинструктор, вы вот всегда говорите, что нужно смотреть на всё реально, — не унимался Ван Цзинь. — Это же двести сорок цзиней… Сын ещё ребёнок… Умоляю вас…

Политинструктор поднял голову, посмотрел на солнце, потом бросил взгляд на часы и огляделся. Сначала его глаза остановились на нашей тележке с деревянными колёсами, а потом на тележке Ван Чжао с резиновыми.

Ван Чжао парикмахер умелый, и денежки у него водились. Жил он один и тратил их только на свои любимые свиные головы. Упитанный, квадратная голова с большими ушами, гладкая кожа — сразу видно, не сельский труженик. На тележке у него с одной стороны стоял ящичек с парикмахерскими принадлежностями, с другой лежало цветастое одеяло, завёрнутое в собачью шкуру. Изготовленная из чёрной акации и покрытая тунговым маслом, тележка поблёскивала золотом. Она не только смотрелась красиво, от неё ещё и запах исходил приятный. Перед тем как отправиться в путь, Ван Чжао подкачал шины, и тележка легко двигалась по укатанной дороге, чуть подпрыгивая на камнях. Сам он был мужчина крепкий, за пазухой держал бутылочку вина и через каждые несколько ли отвинчивал пробку, чтобы сделать пару глотков. Шагал бодро, распевая песенки, без натуги и не торопясь, — ну просто аристократ среди беженцев.

Политинструктор крутнул зрачками и с ухмылкой направился к обочине.

— Откуда идёте? — дружелюбно поинтересовался он.

Никто не ответил. Потому что, задавая этот вопрос, он уставился на ствол тополя, о который только что вытирал руки Ван Цзинь и на котором остались чёрные следы смазки. Серебристо-серые тополя теснились рядом друг с другом, и их длинные величественные ветви, казалось, тянулись до самого неба. Взгляд инструктора быстро переместился на Ван Чжао. Добродушная ухмылка тут же исчезла и сменилась довлеющим, как горная вершина, и сумрачным, как старый храм, выражением.