Большая судьба

Вечером Александр пожелал ознакомиться с жизнью иноземных мастеров. Дородный кучер Илья подал к подъезду временной царской резиденции экипаж. Александр предложил Татаринову поехать вместе с ним на Большую Немецкую улицу. Начальник горного округа, отличаясь невероятной тучностью, еле взгромоздился в экипаж. Под огромной тяжестью рессоры сдали и экипаж так осел, что ноги царя оказались почти на земле. Император развеселился. Пришлось подать начальнику крепкие, устойчивые дроги, на которых он и поехал вслед за царским поездом.

Остановившись перед опрятными светлыми домиками, царь вышел из коляски и в сопровождении свиты и Татаринова стал заходить в квартиры клипгентальцев. Он охотно вступал в беседы с немецкими мастерами, выслушивал их жалобы, в такт покачивая головой. Александр сдержал свое слово и зашел к Крейнштоку, у которого остался завтракать. Белокурая толстая немка смущалась и краснела под пристальным взглядом царя и прятала под фартук большие потные руки. Остроносый немец, воздев кверху руки, вздыхал:

— Майн гот, как я щастлив, фаше феличество!

Под восторженные восклицания колонистов император покинул Большую Немецкую улицу, приказав — выдать из государственной казны каждому из хозяев посещенных им домов по пятьсот рублей ассигнациями.

При выезде из Большой Немецкой улицы к царской карете бросился обрюзглый клингенталец и, держа на голове лист бумаги, закричал:

— Фаше царское феличество, есть один жалоб…

— Что это значит? — спросил император генерала Дибича.

— Немец жалуется, ваше величество!

— Принять жалобу и учинить следствие. Нехорошо притеснять иностранцев! — резко сказал царь.

Карету остановили, и Дибич взял жалобу немецкого мастера.

Вечером генерал вызвал Аносова на допрос.

— Почему вы допустили небрежное отношение к иностранным мастерам? строго спросил он.

Павел Петрович пожал плечами:

— Но я не знаю, в чем моя вина.

Дибич выразительно посмотрел на горного офицера и сурово сказал:

— Они жалуются на то, что вы не вставили двойные рамы в окнах их квартир!

— Ваше превосходительство, я не обещал этого делать. Мои обязанности заключаются в другом. Вставлять двойные рамы — это их личное дело! спокойно, но решительно ответил Аносов.

— Но вы могли это сделать хотя бы из уважения к таким великим мастерам! — более мягким тоном сказал Дибич, и в голосе его прозвучала легкая ирония.

— Ваше превосходительство, я не вижу от сих великих мастеров никакой пользы — ободренный улыбкой свитского генерала, признался Павел Петрович.

— Что вы сказали? — Дибич выразительно посмотрел на горного офицера.

— Золингенские мастера плохо знают оружейное дело. Не у них надо учиться русским рабочим, а им следует присмотреться к нашей работе. Взгляните на работу русских мастеров, и вы сами убедитесь в этом!

Генерал подошел к Аносову, его глаза были непроницаемы.

— Не будем говорить об этом, — сухо предложил он…

Царь осмотрел музеум при Златоустовском заводе, где хранились макеты с золотых самородков, обнаруженных на Урале. С любопытством рассматривая их, император вдруг спохватился:

— Кстати, скажи, — обратился он к Татаринову, — как работает мой золотой прииск на Миассе?

— Весьма хорошо, ваше величество.

Александр повернулся в сторону вагенмейстера генерала Соломко и приказал ему:

— Повелеваю приготовиться завтра в дорогу. А вас, господа, обратился он к свите, — приглашаю на мой прииск, где я буду копать золото на счастье.

— Ваше величество, счастье у вас необъятно! — льстиво вставил Татаринов. — Вы поразили врагов России на смерть и унижение. Уверен, что будете счастливы и в поисках благородного металла!

Царю понравился угодливый, кстати вставленный намек: император считал себя талантливым полководцем и победителем Наполеона. Он не переносил, если в его присутствии восхваляли и одобряли действия главнокомандующего русской армией покойного Михаила Илларионовича Кутузова.

Глава седьмая

«СЧАСТЛИВЫЙ» САМОРОДОК

Ранним утром 23 сентября царь Александр со свитой отбыл на Миасские прииски. Его сопровождали Татаринов, Аносов и заводская охрана. Погода выдалась на диво, не по-осеннему солнечная, теплая и ясная. Кругом простирались синеватые горные хребты, в багрянец одетые леса. Экипажи спокойно катились по хорошо укатанной отремонтированной дороге, огибавшей обширный зеркальный пруд, по берегам которого были установлены полосатые столбики. Сытые резвые кони легко вынесли коляски на вершину хребта. Здесь среди мелкой поросли высился гранитный столб, служащий указателем границы Европы и Азии. Царь вышел из коляски и долго любовался сопками. Заметив на голубом небе силуэт самой высокой сопки, он сказал восторженно:

— Как величава!

Татаринов не замедлил по-своему истолковать выражение восторга государя. Он восхищенно сказал:

— Ваше величество, разрешите для памяти потомства назвать сию гордую горную вершину «Александровской сопкой»!

Царь сделал вид, что не расслышал предложения горного начальника, но порозовевшее лицо его говорило об удовольствии, которое так кстати доставил ему Татаринов.