Больше не приходи

Валька, последняя муза гения, исчезла еще в роковом июне. Самоваров решил, что она вернулась к себе в Пыхтеево, и искренне за нее порадовался. Но недели две тому назад случилось ему быть на Дзержинском рынке (название, конечно, неофициальное, оно осталось от старого режима, как некогда изустно выживали названия, оставшиеся от режима царского). Там он и увидел Вальку. Вокруг нее трепетала бело-голубая полосатая палатка. На прилавке топорщились кульки с макаронами, крупой, карамельками. Валька была в громадных валенках, пуховой шали и дорогой дубленке, лоснившейся спереди от соприкосновений с прилавком. Ее лицо, бывшее таким нежным в кузнецовской мастерской, на морозе и ветру горело тяжелым лиловым огнем, но голубые глаза блестели. Она переговаривалась и пересмеивалась с подружкой, торговавшей рядом селедкой. Наконец, подружка нырнула под бело-голубую сень. Обе они присели под прилавок, сдвинулись пуховыми головами, долго со смехом отвинчивали какую-то крышечку, хлебнули и захохотали, прикрывшись рукавицами. Самоваров незаметно отошел в другой базарный ряд, хотя ничуть не был удивлен.

Что прошло, то прошло. Сугробы фарфоровой белизны волнисто громоздились за Ярилиными воротами. В пустом промерзшем Доме смех Тамары из деланного постепенно стал живым, счастливым и очень участился. Значит, покупатель клюнул на часы, и возможно, на что-то еще.

По ее просьбе Самоваров начертал на грязной фанерке «Продается дом на слом», и ему в голову не пришло уже писать «дом» с заглавной буквы. Объявление на всякий случай прибили к воротам, вынесли и погрузили в джип часы без стрелок и какую-то корзину и тронулись в обратный путь. После нежилого промозглого холода в машине показалось тепло и уютно. Тамара указующе постучала пальчиком в перчатке в стекло, за которым, подпрыгивая вслед ухабам, исчезал дом:

– Как вы думаете, Николаша, объявление хорошо читается с реки? Может, кто из местных...

– Вряд ли до весны кто-нибудь сюда забредет, – отстраненно сказал он.

Сам он решил сюда больше не возвращаться.

FIN