Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

Но было бы неправильно считать, что культурная жизнь в Первопрестольной совсем остановилась. Девятнадцатого января 1919 года в одном из жилых домов на Новой Басманной улице торжественно открылась Московская центральная публичная библиотека. Есенин и Маяковский по-прежнему собирали массу поклонников, читая свои стихи. Таиров и Мейерхольд ставили спектакли. А во Дворце искусств в июне 1919 года открылась первая выставка картин, рисунков и скульптуры. На выставке были представлены 218 экспонатов, участвовало 42 художника и скульптора, среди которых были такие известные личности, как Коненков.

В один из дней среди посетителей выставки можно было видеть высокого светловолосого человека в полувоенной форме. Со стороны он казался незаурядным ценителем живописи. У одних картин он подолгу стоял, часто делая пару шагов назад, на середину зала, чтобы лучше их рассмотреть. У других экспонатов вообще не останавливался, проходил мимо, не замечая. Иногда он что-то спрашивал у чинно стоящего смотрителя зала и понимающе кивал в ответ, делая записи в маленьком блокноте. В одном из залов он долго о чём-то беседовал на французском с пожилым бородатым господином, очевидно художником.

Человек в полувоенной форме незаметно приглядывался ко всему вокруг, и за ним тоже приглядывали, и Алексею Балезину — а это был он — не составило труда опознать в следовавшем за ним из зала в зал господине Вербицкого — Хорька. В последнем зале перед самым выходом Вербицкий сам подошёл к Алексею.

— Господин Дюваль? Как видите, мир тесен.

«Вот ты и попался. Откуда ты знаешь моё имя? Я тебе не представлялся», — с оттенком злорадства подумал Балезин, но виду не подал. И только слегка кивнул в ответ.

— Вы, я вижу, серьёзно интересуетесь живописью? — продолжал Вербицкий.

Балезин-Дюваль разочарованно вздохнул:

— Экспонаты, бесспорно, интересные, но… вы знаете, что мне надо. А этого нет.

— В таком случае, должен вас обрадовать: то, что вам надо, я нашёл. Я имею в виду западноевропейскую живопись.

Алексей явно не ожидал такого поворота событий.

— Вот как? Уже нашли? Что ж, похвально… И когда я могу на неё взглянуть?

— Да хоть сейчас.

— Здесь?

Слащавая улыбка так и светилась на лице Вербицкого:

— Ну что вы… Мы поедем с вами в мою, не закрытую пока ещё совдепией лавку.

Мысль работала быстро и чётко. Алексей понимал: если он откажется и попросит Вербицкого отложить визит в его лавку, к примеру, на вечер, то это вызовет подозрение.

А интуиция подсказывала: вариант «на живца» удался, на подходе крупная рыба.

Они вышли на улицу, и буквально тут же подкатил извозчик, столь редкий для Москвы 1919 года. Лошадьми управлял здоровенный детина в помятой кепке. Теперь Балезин уже окончательно убедился: всё заранее подготовлено, его ждали.

От Дворца искусств до Хитровки, вблизи которой находилась лавка Вербицкого, было недалеко, и вскоре хозяин лавки, провернув несколько раз замысловатой формы ключ, открывал входную дверь. — Прошу…

Алексей шагнул внутрь знакомого уже помещения, куда плохо проникал дневной свет и в котором пахло воском и ещё каким-то смрадом.

— Подождите пару минут, я сейчас, — Вербицкий исчез где-то в глубине лавки.

Наступила тишина. Прошла минута, две… Работая в контрразведке у Батюшина, Алексей научился интуитивно чувствовать ситуацию, когда у него кто-то за спиной. Нет, не толстяк Вербицкий, он исчез в другом направлении. Тут за спиной кто-то ещё. И он не ошибся. — Интересуетесь картинами?

Балезин вздрогнул, резко повернулся и отпрянул назад. В создавшейся ситуации это было правильно: так поступил бы настоящий коммерсант-француз, а не бывший контрразведчик с железными нервами. Тем более что из-за спины говорили по-французски.

В это время вернувшийся в помещение Вербицкий включил свет. Это лицо Алексей хорошо запомнил из фотографий в картотеке Отмана. Перед ним стоял сам Яков Кошельков!

— Простите, с кем имею честь? — так же по-французски вопросом на вопрос ответил Алексей.

Кошельков был на взводе. То, что его обложили со всех сторон, — это ещё полбеды, к такому он привык. А вот исчезновение его любовницы Анны Савельевой приводило его в ярость. А вдруг она в уголовке или, того хуже, в ЧК? Он зверел, стрелял направо и налево, но желание уйти за кордон, имея в кармане валюту, было очень велико. Поэтому перед Балезиным-Дювалем он предстал с виду спокойным.

— Кульков Яков Петрович, — представился Янька. — До семнадцатого года коммерсант.

— Дюваль… Серж. Тоже коммерсант, но после семнадцатого.