Большевики по Чемберлену

Стремякова и Марсельезца, как только Лотика сказала организаторам митинга, что эти люди с машинами для картин, несколько человек подхватили и повели к трибуне, и ребята, не чувствуя под собой ног от того, что их уже начали признавать, переглядываясь и ликуя, стали извлекать из сумок свои аппараты.

Кукумини рассталась с ними и остановилась.

— А что же теперь делать? — подумала она, соображая, что она лишилась приюта в храме и не знает, что с ней будет. Она примостилась было на одном из подоконников, чтобы посмотреть, что происходит, и обдумать свое положение.

Она не долго осматривалась. К ней подошла одна товарка по профессии и подала подруге письмо.

— Сегодня привезла из Бомбея это одна наша сестра от Дидабай Певучей. Заклинала сейчас же передать тебе, пока письмо не попало джасусам. Какое то несчастье случилось с нашими братьями там, где Дидабай.

Кукумини молча открыла письмо и, прочитав несколько строк, как в столбняке, застыла.

Дидабай в письме сообщала:

«Дорогая сестра Кукумини. Вот уже два дня, как исчез неизвестно куда наш друг, русский большевик. Он, вероятно, схвачен, если не предполагать, что он скрылся, опасаясь прибывших сюда из за моря сагибов дьявольской ложи. Они понаехали с бесстыдной изменницей нашему делу Эча Биби, которая, вероятно, все им рассказала, уже сговорились со сбродом Санджиба и собираются что-то делать. Если ты будешь медлить и не скроешься куда-нибудь, то они и с тобой, что-нибудь сделают. Я, товарищ Вагонетка, Сан-Ху, Бихари и Партаб-Синг не знаем, что делать. Комитет тут больше, чем в Бенаресе, но товарищам некогда обратить на нас внимание, потому что они захватывают фабрики и начали выбирать советы. Сюда прибыли военные корабли инглизменов, и все боятся, что они будут расстреливать Бомбей. Мы не знаем, что делать, и только ходим под охраной рабочих с митинга на митинг, показываем картины. Пожалуйста, сестра Кукумини, если ты еще жива и никто не трогал тебя, придумайте хоть вы с тем товарищем, который умеет делать так, чтобы трубы рассказывали народу правду о его жизни, что нам теперь делать. Будь счастлива, сестра, не попадайся проклятым мордам и скажи, что нам делать».

Кукумини горестно взмахнула руками и минуту беспомощно держала письмо в руке.

Потом она еще раз перечитала его, поддаваясь какому то решению, и наконец обернулась к подруге, сунув письмо в складки сари[35].

— Сестра Зора, спасибо тебе, что ты не опоздала передать письмо. Но попрошу еще об одном. Сходим к тебе, я у тебя переоденусь, а ты сходишь к сестре Лотике. Ей скажешь, что я уеду, и передай, чтобы она поддерживала дух в нашем союзе и делала все, что должна делать я. Пусть наши сестры ничего не боятся и помогают по прежнему нашим братьям во всем, что нужно для окончания борьбы за освобождение народа. Пусть идут и в советы, и на собрания, и против солдат, и, как прежде, везде первыми выступают против угнетения. Я же скрываться не думаю, а только мне немедленно надо поехать, чтобы не допустить какого-нибудь несчастья там, где находится Дидабай. Нашим друзьям угрожают большие опасности…

— Но какие же опасности, сестра Кукумини, уже инглизмены разбегаются, куда только могут! В Каунпуре рабочие-судра освободили заключенных братьев, а в Амиратсаре большевики стали командовать солдатами и бьют солдат фаренги.

— О, сестра Зора, потрясены явные наши враги, а тайных мы еще и не знаем, где они. Я сейчас переоденусь и уйду, как будто я молилась в храме, а ты, сестра, пойдешь и скажешь обо всем подругам…

Зора, черная молоденькая девушка в серебряном поясе, печально посмотрела на Кукумини и опустила голову.

— Без тебя, как голубки без матери, останутся нач-герл. Ты пандити, сестра! — сказала танцовщица. — Мы хотели тебя выбрать, чтобы ты говорила за нас в Совете…

Кукумини обняла на мгновение подругу.

— Зора! Выберете Лотику! Я разве с вами расстанусь? Я с вами никогда не расстанусь, хотя и за морем даже буду. Ты разве это не знаешь, Зора? Я возвращусь совсем скоро, а в это время мы уже будем свободны. И тогда мы отпразднуем нашу свободу. Перед всеми нашими братьями мы соберемся, выйдем на площадь перед ними и оттанцуем им все, что у нас есть на сердце, пусть смотрят, как мы радуемся народному счастью. И я, Зора, вместе с тобой и Дидабай Певучей буду танцевать. А ты говоришь, как голубки без матери!

Девушки пришли в квартиру Зоры. Кукумини попросила подругу дать ей на время свое платье.

Кукумини оделась в доти[36] и бурка[37] женщины-магометанки и через четверть часа была в большом магометанском дворе одной из главных улиц города.

Здесь помещалась конспиративная мастерская Таскаева, который под видом фотографа парсиса и инженера кинематографии с двумя помощниками индусами заготовлял аппараты и размножал пластинки картин, ведя для видимости образ жизни независимого бенаресского интеллигента.

Кукумини застала Таскаева в приемной вместе с сотрудником какого то английского журнала, который приобретал у фотографа виды венчальных, похоронных и тому подобных процессий.