Большое собрание мистических историй в одном томе

С этой мыслью Кэаве, возвратившись в город, велел боцману ждать его на углу, возле старого острога, а сам направился один к своему дому. Уже настала ночь, и в окнах горел свет, но из дома не доносилось ни звука, и Кэаве завернул за угол, тихонько подкрался к задней двери, неслышно отворил ее и заглянул в комнату.

На полу возле горящей лампы сидела Кокуа, а перед ней стояла молочно-белая пузатая бутылка с длинным горлышком, и Кокуа глядела на нее, ломая руки.

Кэаве прирос к порогу и долго не мог двинуться с места. Сначала он просто остолбенел и стоял как дурак, ничего не понимая, а затем его обуял страх: он подумал, что сделка почему-либо сорвалась и бутылка вернулась к нему обратно, как было в Сан-Франциско, и тут у него подкосились колени и винные пары выветрились из головы, растаяв, как речной туман на утренней заре. Но потом новая, очень странная мысль осенила его и горячая краска залила щеки.

«Надо это проверить», – подумал он. Кэаве осторожно притворил дверь, снова тихонько обогнул дом, а затем с большим шумом зашагал обратно, делая вид, будто только сейчас возвратился домой. И что же! Когда он отворил парадную дверь, никакой бутылки не было и в помине, а Кокуа сидела в кресле и при его появлении вздрогнула и выпрямилась, словно стряхнув с себя сон.

– Я весь день пировал и веселился, – сказал Кэаве. – Я был с моими добрыми друзьями, а сейчас пришел взять денег – мы хотим продолжать наше пиршество.

И лицо и голос его были мрачны и суровы, как Страшный суд, но Кокуа в своем расстройстве ничего не заметила.

– Ты поступаешь правильно, супруг мой, ведь здесь все твое, – сказала она, и голос ее дрогнул.

– Да, я всегда поступаю правильно, – сказал Кэаве, подошел прямо к своему сундучку и достал деньги. Но он успел заглянуть на дно сундучка, где хранилась бутылка, и ее там не было.

И тут комната поплыла у него перед глазами, как завиток дыма, и сундучок закачался на полу, словно на морской волне, ибо Кэаве понял, что теперь погибло все и спасения нет.

«Так и есть, этого я и боялся, – подумал он. – Это она купила бутылку».

Наконец он пришел в себя и собрался уходить, но капли пота, обильные, как дождь, и холодные, как ключевая вода, струились по его лицу.

– Кокуа, – сказал Кэаве, – негоже мне было так говорить с тобой сегодня. Сейчас я возвращаюсь к моим веселым друзьям, чтобы пировать с ними дальше. – Тут он негромко рассмеялся и добавил: – Но мне будет веселее пить вино, если ты простишь меня.

Она бросилась к нему, обвила его колени руками и поцеловала их, оросив слезами.

– Ах! – воскликнула она. – Мне ничего не нужно от тебя, кроме ласкового слова!

– Пусть отныне ни один из нас не подумает дурно о другом, – сказал Кэаве и ушел.

А теперь послушайте: ведь Кэаве взял лишь несколько сантимов – из тех, какими они запаслись сразу по приезде.

Никакой попойки у него сейчас и в мыслях не было. Его жена ради него погубила свою душу, и теперь он ради нее должен был погубить свою. Ни о чем другом на свете он сейчас и не помышлял.

Боцман поджидал его на углу, возле старого острога.

– Бутылкой завладела моя жена, – сказал ему Кэаве, – и если ты не поможешь мне раздобыть ее, не будет больше у нас с тобой сегодня ни денег, ни вина.

– Да неужто ты не шутишь насчет этой бутылки?

– Подойдем к фонарю, – сказал Кэаве. – Взгляни: похоже, чтобы я шутил?

– Что верно, то верно, – сказал боцман. – Вид у тебя серьезный, прямо как у привидения.

– Так слушай, – сказал Кэаве. – Вот два сантима. Ступай к моей жене и предложи ей продать тебе за эти деньги бутылку, и она – если я хоть что-нибудь еще соображаю – тотчас же тебе ее отдаст. Тащи бутылку сюда, и я куплю ее у тебя за один сантим. Потому что такой уж тут действует закон: эту бутылку можно продать только с убытком. Но смотри не проговорись жене, что это я тебя прислал.

– А может, ты меня дурачишь, приятель? – спросил боцман.

– Ну пусть так, что ты на этом теряешь? – возразил Кэаве.

– Это верно, приятель, – согласился боцман.

– Если ты мне не веришь, – сказал Кэаве, – так попробуй проверь. Как только выйдешь из дома, пожелай себе полный карман денег, или бутылку самого лучшего рома, или еще чего-нибудь, что тебе больше по нраву, и тогда увидишь, какая сила в этой бутылке.

– Идет, канак, – сказал боцман. – Пойду попробую. Но если ты решил потешиться надо мной, я тоже над тобой потешусь – вымбовкой по голове.

И старый китобой зашагал по улице, а Кэаве остался ждать. И было это неподалеку от того места, где Кокуа ждала старика в прошлую ночь; только Кэаве был больше исполнен решимости и не колебался ни единого мгновения, хотя на душе у него было черным-черно от отчаяния.

Долго, как показалось Кэаве, пришлось ему ждать, но вот из мрака до него донеслось пение. Кэаве узнал голос боцмана и удивился: когда это он успел так напиться?

Наконец в свете уличного фонаря появился, пошатываясь, боцман. Сатанинская эта бутылка была спрятана у него под бушлатом, застегнутым на все пуговицы. А в руке была другая бутылка, и, приближаясь к Кэаве, он все отхлебывал из нее на ходу.

– Я вижу, – сказал Кэаве, – ты ее получил.