Большое собрание сочинений в одном томе

Однако имейте в виду, что я порвал с Пикманом совсем по другой причине, потому что мое восхищение им, наоборот, становилось день ото дня сильнее; «Обед упыря» – величайшее достижение. Вам известно, что клуб не захотел выставить картину, Музей изящных искусств не принял ее в дар, и могу добавить, что никто не купил ее, поэтому Пикман держал ее до самого конца в своем доме. Теперь она у его отца в Салеме – вам ведь известно, что Пикман родом оттуда и среди его предков была ведьма, повешенная в 1692 году.

У меня выработалась привычка довольно часто заходить к Пикману, и особенно после того, как я начал собирать материал для монографии о сверхъестественном в искусстве. Возможно, идею мне подала его картина, но, так или иначе, сам Пикман стал для меня благодатным источником и фактов, и идей. Он показал мне все свои картины и рисунки, включая сделанные пером наброски, из-за которых, если бы они попались кому-нибудь на глаза, его наверняка исключили бы из клуба. Довольно скоро я стал искренним почитателем Пикмана и, словно школьник, часами слушал его искусствоведческие и философские рассуждения, настолько дикие, что они вполне могли привести их автора в Данверскую лечебницу. Из-за моего преклонения перед ним, да еще из-за того, что все меньше и меньше людей желало поддерживать с ним отношения, Пикман приблизил меня к себе и однажды вечером намекнул, что, если я не из слабонервных и умею держать язык за зубами, он может показать мне нечто совершенно необычное – куда более мощное, чем все картины, которые я видел в его доме.

– Знаете, – сказал он, – есть вещи, которые не подходят для Ньюбери-стрит, – те вещи, которые здесь неуместны и которые нельзя по-настоящему понять здесь. Мое дело – искать обертоны души, а какие могут быть обертоны у выскочки, живущего на улицах, проложенных на искусственной насыпи? Бэк-Бей пока не Бостон – пока он ничто, потому что у него не было времени накопить воспоминания и привлечь к себе местных духов. Если здесь еще остались привидения, то это смирные привидения из низины и обмелевшей бухты, а мне нужны человеческие привидения – привидения высших существ, которые заглянули в ад и поняли смысл того, что увидели.

Художнику надо жить в Норт-Энде. Настоящий эстет примиряется с трущобами ради накопленных ими преданий. Черт побери, приятель, неужели не понятно, что такие места не сделаны, что они

выросли? Поколение за поколением жили, мучились, умирали в них, причем в те времена, когда люди еще не боялись жить, мучиться и умирать. Неужели вам не известно, что в 1632 году на Коппс-Хилл была мельница, а половина сегодняшних улиц проложена до 1650 года? Я могу показать вам дома, которые простояли два с половиной века, а то и дольше; дома, которые были свидетелями того, что обратит в пыль современное здание. А что современным людям известно о жизни и властвующих над ней силах? Вы называете салемское колдовство обманом, но, держу пари, моя четырежды прабабка могла бы кое-что вам порассказать. Ее повесили на Виселичном холме, и при этом присутствовал ханжа Коттон Мэзер. Он, черт его подери, боялся, как бы кто-нибудь не вырвался на волю из его проклятой скучной клетки – жаль, никому не удалось его заколдовать и попить у него ночью кровь!

Я могу показать вам дом, в котором жил Мэзер, и еще один дом, в который он боялся входить, несмотря на все свои храбрые словеса. Ему-то были известны вещи, которые он не посмел вставить в свою дурацкую «Magnalia» или простодушные «Чудеса невидимого мира». Послушайте, а вы знаете, что под Норт-Эндом когда-то была целая сеть ходов, благодаря которым люди могли незаметно бывать друг у друга дома, на кладбище и под морем? Наверху занимались расследованиями и преследованиями – а внизу, под землей, день за днем творилось всякое, и по ночам неизвестно откуда доносился смех!

Клянусь, дружище, из уцелевших в первозданном виде десяти построек семнадцатого столетия в восьми найдется что-нибудь необычное в подвале. Месяца не проходит, чтобы нам не сообщили о рабочих, то тут, то там наткнувшихся на кирпичные своды и колодцы, которые никуда не ведут, – один возле Хенчмен-стрит можно было увидеть еще в прошлом году с эстакады. В прошлом были ведьмы со своим колдовством, пираты с награбленным добром, контрабандисты, капитаны каперов – и, скажу я вам, в прежние времена люди умели жить и умели раздвигать границы жизни! Наш мир был не единственным, который открывал для себя храбрый и умный человек, – ну уж нет! А теперь возьмите для сравнения наши дни и наших людей с их бледно-розовыми мозгами, из которых даже так называемые художники сразу начинают корчиться от страха, если на картине больше того, о чем позволено говорить за чайным столом на Бикон-стрит!