Большущий

Стоя в темноте, Селина сначала немного колебалась, но потом открыла кухонную дверь. В облаке дыма она различила круглые голубые глаза, гортанные голоса, запах жареного жира, конюшни, мокрой глины и стираной шерстяной одежды, только что высохшей и принесенной в дом. В этот момент открылась входная дверь. Ворвался холодный воздух, заставив заклубиться голубой дым. Вошел мальчик с огромной охапкой дров для печки – смуглый, красивый и хмурый, он посмотрел на Селину поверх охапки. Селина встретилась с ним глазами. Двенадцатилетний мальчик и девятнадцатилетняя женщина вдруг ощутили взаимную симпатию, словно между ними пробежал электрический разряд. «Рульф», – подумала Селина и, даже не отдавая себе в этом отчета, сделала шаг ему навстречу.

– Скорее клади дрова! – забеспокоилась Мартье у печки.

Мальчик бросил охапку в ящик, машинально стряхнул щепки с рукавов и переда куртки, но глаз от Селины так и не оторвал. Раб ненасытной пасти дровяного ящика. Клас Пол, уже усевшийся за стол, постучал ножом:

– Садитесь, садитесь, учительница.

Селина колебалась. Она посмотрела на Мартье. Та одной рукой держала сковородку, а другой совала принесенное полено в открытую печь. Косички тоже пристроились за столом, покрытым красной клетчатой скатертью, на которой лежали столовые приборы с костяными ручками. Сел и Якоб Хогендюнк, правда, сначала он плескался, фыркал и пыхтел, точно морская свинья, над рукомойником в углу кухни, хотя при этом объем воды в тазу никак не соответствовал издаваемым звукам. Рульф, нацепив свою шапку на стенной крючок, тоже занял место за столом. Остались стоять только Селина и Мартье.

– Садитесь же, садитесь! – весело повторил Клас Пол. – Ну и как там капуста? – хохотнул он и подмигнул Селине.

Якоб Хогендюнк прыснул. Косички захихикали хором. Стоявшая у печки Мартье тоже улыбнулась, хотя если приглядеться, то, пожалуй, не очень радостно. Клас явно не стал держать в секрете от остальных смешную историю. Серьезным оставался один лишь Рульф. Даже Селина, чувствуя, как заливаются краской щеки, улыбнулась слабо и немного нервно, после чего, резко развернувшись, села за стол.

Мартье Пол поставила на скатерть большую тяжелую миску с жаренным в жире картофелем и тарелку с ветчиной. Хлеб был нарезан большими ломтями. Вместо кофе пили напиток из ржи, прожаренной в печке и смолотой. Сахара и сливок не полагалось. Еды подали довольно много. Но по сравнению с ней понедельничный ужин у миссис Тебит казался пиром богов. Мечты Селины о курице, пончиках, дикой утке, пышках с хрустящей корочкой и тыквенных пирогах испарились как не бывало. Она сильно проголодалась, но сейчас, кивая и смеясь, нарезала свинину мельчайшими кусочками и глотала их, едва прожевав и презирая себя за избалованность. В желтом свете лампы сидела девушка с изящной фигуркой, не похожая на остальных, мужественно поглощала грубую пищу и смотрела своими мягкими карими глазами на женщину, которая без конца сновала от печки к столу и от стола к печке, на серьезного красивого мальчика с красными, потрескавшимися от холода руками и печальным взглядом, на двух румяных девочек с круглыми глазками, на большого краснолицего мужчину с полными губами, шумно, со смаком поглощавшего свой ужин, и на жадно жующего Якоба Хогендюнка…

«Да, – думала она, – теперь все будет совсем по-другому, это ясно… На ферме выращивают овощи, но сами овощей не едят. Интересно почему… Жаль, что Мартье так плохо выглядит и потому только, что она фермерша, ничего не делает, чтобы стать привлекательнее. Собрала волосы в этот уродливый узел, да и кожа у нее грубая и неухоженная. А платье просто ужасное. Бесформенное. Но ведь она симпатичная. Румянец на щеках, и глаза такие голубые. Чем-то похожа на женщин с голландских картин. Мы с папой ходили смотреть… Где же?.. Где? Ах да, в Нью-Йорке! Несколько лет назад? Да, верно. Женщина на кухне: темная комната, горшки и медная посуда на полке, высокое окно, разделенное горбыльками. Но у той женщины на картине лицо казалось спокойным. У этой же оно напряжено. Зачем она такая – неряшливая, измученная и старая!.. Мальчик чем-то похож на иностранца – может, итальянца? Странно… Их речь напоминает то, как говорили наши соседи-немцы в Милуоки. Переворачивают предложения. Скорее всего, дословно переводят с голландского».

Якоб Хогендюнк о чем-то рассказывал. После ужина мужчины сидели, отдыхая, с трубкой во рту. Мартье убирала посуду, а Гертье и Йозина очень старательно изображали помощь. Селина подумала, что, если они станут так хихикать в школе, она когда-нибудь схватит их за косички и стукнет головами друг о друга.