Бом-бом, или Искусство бросать жребий

На Введение шёл мягкий, смирный снег, белое небо висело низко, и с гремучих шлемов колоколен в это низкое небо срывались галки и вороны. Норушкин с укутанной в драгоценную шкуру невестой ехал на извозчике по Александровскому проспекту, и город вокруг них делал им красиво. Илья подумал, что ведь это только в пёстром Сиаме зиму представляют как напасть, как недуг мира, как пустоту, сон, испуг, а между тем снег, если к нему приглядеться, прекрасен. Разменянный на мелочь, он — звёзды, крошечные паутинки, у него есть лучи, он блестит и знает, далеко ли до облаков, поскольку, прежде чем лечь, летает. Он благозвучно скрипит под ногами, он одевает голые деревья, чтобы тем не было стыдно, из него можно вылепить бабу, дети кладут его друзьям за шиворот, он белый, у него холодная воля, и на нём оставляет следы даже кошка. Этого достаточно, чтобы им любоваться.

По формальной версии Илья должен был сегодня сопровождать Машу к модистке на примерку очередного платья — до свадьбы та была намерена изрядно обновить девичий гардероб, — однако, разумеется, они прямиком направились на Каменноостровский, где, утомив друг друга в многогрешной постели, а после освежившись в мраморной ванне, решили перенести примерку на завтра, о чём и собирались теперь известить заждавшуюся портниху.

Коляска с поднятым кожаным верхом, который не спасал от летящего навстречу снега — а от посторонних взоров наречённым укрываться больше не было нужды, — уже выехала на Биржевой мост, когда внезапно случилась в общем-то обычная для данных обстоятельств штука: в чудесный, ореховый, любопытно распахнутый навстречу белому городу Машин глаз угодила крупная снежинка. (Много лет спустя один, без сомнения, знающий дело художник скажет в «Борее» правнуку Ильи Андрею: «В чём заключается секрет рисования падающего снега

? Чтобы снег действительно падал, необходимо поставить на изображении двадцать пять точек: двенадцать светлых точек на тёмном, двенадцать тёмных точек на светлом и одну — сливающуюся с фоном. Это она будет давать эффект незримого падения — чувство жизни. Эта точка, не видимая глазом, — точка мастера. На ней держится картина. Когда глаз считывает снежинки, написанные только белым, он блуждает, когда снежинки то тёмные, то светлые — в нём рябит, а когда на линию зрения попадает снежинка, слившаяся с фоном, — глаз слепнет, — именно так, как он слепнет, когда снежинка попадает нам в глаз».) Маша сказала «ой!» и ослепла на всю ширину Малой Невы. Из атакованного ледяной звездой глаза катились большие круглые слезы, а одна — беззаветная слеза солидарности — выкатилась даже из соседнего. Маша моргала, тёрла пальчиком розовое веко и смущённо улыбалась мокрым лицом — это был первый снег наступающей зимы, и на него не следовало обижаться, — как можно было утерпеть и тут же не расцеловать её такую? Само собой, Илья расцеловал. И только у колоннады Биржи понял, что слезы на его губах солёные.

Открытие это повергло Норушкина в тяжёлую меланхолию. Однако, будучи по природе человеком горячим, но рассудительным, Илья, насколько смог, скрыл своё состояние и внешне остался прежним — влюблённым, галантным и остроумным, что далось ему с немалым трудом: он говорил, улыбался, шутил, а внутри него при этом бушевал свирепый чёрный огонь и обугливал ему душу.

После модистки Норушкин отвёз Машу, нежданно оказавшуюся Дашей, домой, пообещал заехать завтра, чтобы повторно сопроводить на примерку, и, оставшись наконец в коляске (извозчик не считается) один, в четыре глотка выпил из трости весь абсент. Это его несколько успокоило и отчасти позволило собрать разбегающиеся мысли. Илья припомнил, что невеста его не раз бывала рассеянна, когда он при случае, бывало, ссылался на какой-нибудь их давешний разговор, и определённо имела вид человека, не понимающего, о чём идёт речь. Стало быть, это не первая подмена. А какая? Давно ли эти чертовки, не в шутку возжелавшие иметь всё одинаковое, даже любовников, водят его за нос? С ума можно сойти! Комедия положений! Выходит, в ответ на его неспособность располовинить сестёр, вообразившихся ему единым дивным существом, двойняшки как единое существо к нему и пристрастились — одной на двоих душой и одним на двоих телом. Они же ведь, чёрт побери, и вправду одинаковы — от запаха до смеха!

Проведав по пути трактир и пару ресторанов, Илья добрался домой только к позднему вечеру. Он много выпил, но тем не менее сегодняшнее открытие стоило ему сна. Извертевшись в постели ночь напролёт, под утро Норушкин, так и не найдя в душе внятный и недвусмысленный отклик на случившееся, пришёл к циничному решению: он оставит всё как есть и даже не подаст вида, что разгадал подлог двойняшек, — в конце концов, сердце его, вопреки доводам рассудка, определённо никак не отвращало и не осуждало того эксцентричного положения, в котором он себя внезапно обнаружил, — пусть идёт, как идёт, а дальше, может быть, кривая вывезет.

15