Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

Следовательно, вы не изобличили меня, господин Лекуантр, в предполагаемом намерении закупить оружие с целью отнять его у Франции и снабдить им ее врагов? Вы оказались бы человеком слишком несправедливым, если бы осмелились выдвинуть подобное обвинение! Противное доказано столь очевидно!

Вы, разумеется, не изобличили меня также в воображаемом замысле поставить Франции сомнительное оружие (подобно упомянутым мной молодчикам); предосторожности, принятые мною, дабы обеспечить противоположное, сделали бы подобное обвинение чудовищным, а вы ведь порядочный человек.

Вы, конечно, не изобличили меня также и в том, что я продал эти ружья по слишком дорогой цене или намеревался нажиться, ибо я уступил их, вопреки своему желанию, по восемь флоринов за штуку, несмотря на весь риск и вероятность потерь

! Вы погрешили бы против собственного разума, ибо, изобличая меня, вы не хуже меня самого знали все то, что я сейчас сообщил другим.

И все же я обвинен, хотя пока меня не в чем упрекнуть; но, быть может, мое поведение в дальнейшем дает основание для обвинений? Нам с вами надлежит это рассмотреть. И все же я обвинен

! Я предусмотрел все случайности, но не избег ни одной из них из-за вероломства людей, более чем кто-либо обязанных поддержать меня в сем достойном предприятии!

Посмотрим, не был ли скован мой патриотизм и мое горячее рвение! Следуйте же за мной, Лекуантр, и будьте взыскательны, ибо это вас стремлюсь я убедить.

И пусть моя записка не блещет красноречием — во всяком случае, она совершенно необходима, дабы показать нашим согражданам, каким опасностям подвергали бы нас повседневно злодеи, если бы отважные люди, в свою очередь, не изобличали их перед общественным мнением! Именно этим я и займусь во второй части моей записки.

Второй этап

Я начал эту записку предупреждением, что министров, с коими имел дело, я отнюдь не намерен судить, как человек, принадлежащий к определенной партии и слепо осуждающий все в людях, которые придерживаются иных, чем он, взглядов, и в то же время снисходительно закрывающий глаза на ошибки тех, кого он считает своими единомышленниками. Их надлежит судить по делам, как я хотел бы, чтобы судили и меня. Мы предстанем вместе — они и я — перед Национальным конвентом, более того — перед всей Францией. Не время что-либо утаивать. Тот, кто предает родину, должен заплатить головой за действия, столь бесчестные!

Когда я представляю себе, однако, несчетные хлопоты и страдания, о которых должен дать отчет, холодный пот покрывает мой лоб. Не слушая моего обвинителя, вы, граждане, встретили аплодисментами на скамьях оскорбительный декрет, который обрекал меня на смерть, если бы моим трусливым врагам удалось меня схватить; вы содрогнетесь от собственной жестокости, все как один. Обвинять мы горячи! Хватит ли только у вас терпения прочесть меня? И, однако, все, друзья и враги, должны это сделать; одни — чтобы поздравить себя с тем, что сохранили ко мне уважение; другие — чтобы найти в моей записке улики против предателя и вынести мне приговор, если я виновен, если факты не оправдывают меня полностью.

Не прошло и двенадцати дней после отъезда Лаога в Голландию, когда он, испуганный трудностями, на которые натолкнулся в Зеландии после подачи первого требования, отправил курьера, не отдыхавшего ни днем, ни ночью, с депешей, сообщавшей мне, что еще до объявления войны между Францией и Австрийским императорским домом Мидльбургское адмиралтейство (мои ружья находились в Зеландии)

сочло необходимым потребовать от меня залога в размере трехкратной стоимости моего груза оружия, как условия для выдачи разрешения на его погрузку в Тервере и в качестве, как нам заявили, гарантии того, что эти ружья пойдут в Америку и не будут использованы французской армией. Таков был ответ, полученный от адмиралтейства, на нашу первую просьбу дать разрешение на вывоз!