Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Шесть этапов девяти самых тягостных месяцев моей жизни

Господин де Бомарше имеет честь приветствовать г-на Лебрена. Он просит г-на Лебрена соблаговолить удостоить его короткой аудиенции, чтобы обсудить с ним весьма неотложное и весьма важное дело, которое должны были довести до конца один за другим господа Дюмурье, Шамбонас, Дюбушаж и Сент-Круа и которое до сих пор, в силу неблагоприятных обстоятельств, пребывает под угрозой и под подозрением, несмотря на содействие и положительное мнение трех объединенных комитетов — дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати. Речь идет не более и не менее, как о шестидесяти тысячах голландских ружей. Создается впечатление, что, когда это касается блага отчизны, наша страна поражена неизлечимой слепотой. Не пора ли с этим покончить? Бомарше будет ждать указаний г-на Лебрена».

Лебрен поручил ответить мне:

«Печати, наложенные на бумаги г-на де Сент-Круа, были сняты только вчера, поэтому министр иностранных дел не был знаком с письмом г-на де Бомарше (очевидно, с письмом, которое я направил г-ну Сент-Круа вместе с памятной запиской). Он весьма удивлен задержкой в деле с ружьями; он полагал, что г-н де Лаог уже уехал. Он желает обсудить это с г-ном Бомарше и просит его прийти к нему завтра около полудня.

Сего 16 августа 1792, 4-го года Свободы».

«Хвала господу! — подумал я. — Наконец-то нашелся человек, который выражает удивление по поводу препон, чинимых в этом деле (помешавших г-ну де Лаогу выехать)

; этот министр достойный гражданин, он ознакомился со всеми моими затруднениями и не скрывает, что они его тронули. Вот какие министры нам нужны.

Он покончит с залогом, ему с г-ном Дюрвеем тут дела на час. Он вытолкнет моего Лаога в море, и у Франции будут, хвала господу, ружья! Благословен господь!»

Но, хотя я и ходил дважды в день к этому министру (а я живу примерно на расстоянии мили от министерства), мне удалось встретиться с ним лишь 18-го, после полудня.

Он принял меня со всей учтивостью, повторил мне то, что уже писал, сказал, что отправляется на Совет, чтобы урегулировать вопрос о залоге и возможно более скором отъезде г-на де Лаога; я должен вернуться к нему на следующий день, и он быстро покончит дело.

Удовлетворенный встречей с министром, столь доброжелательным, я вернулся в министерство назавтра в десять часов; его не было, я пошел домой. Курьер, прибывший из

Гавра, вручил мне срочный пакет от де Лаога; это был ответ на мое письмо от 16-го, приведенное выше; в нем содержалась выписка из протокола Гаврской коммуны, касавшаяся визы, поставленной 18 августа 1792 года на его паспорте. Вот она:

«Генеральный совет, обсудив просьбу о визе на паспорт, с которой обратился господин Ж.-Г. де Лаог, кавалер ордена Святого Людовика, направляющийся в Голландию с чрезвычайным поручением Национального собрания, и выслушав заключение прокурора Коммуны, решил, что, поскольку упомянутый паспорт датирован 31 июля сего года, его надлежит направить в Национальное собрание для получения указаний, какую позицию должен занять муниципалитет по отношению к упомянутому г-ну де Лаогу, и до получения сего ответа имеющийся у него пакет, адресованный г-ну де Мольду, французскому полномочному посланнику в Гааге, должен быть оставлен на сохранение в секретариате муниципалитета.

С подлинным верно и т. д.

Подпись: Таво».

Право же, злодеи слишком усердствуют, они не щадят своих сил, чтобы помешать доставке этих ружей! Почему бы им просто не положиться на ход событий? Бьюсь об заклад, что сам дьявол не смог бы ничего сдвинуть с места в этом чудовищном хаосе, именуемом вдобавок эрой свободы!

Нарочный из Гавра сказал, что еще до вручения мне этого письма он передал другое, исходящее от мэра Гавра, в Национальное собрание, г-ну Кристина́, депутату от этого города. Я тотчас понял, как опасно для дела гласное обсуждение его в Собрании. Разумеется, для меня лично оно было выгодно, поскольку я был бы обелен; но общественное благо превыше всего.

Я написал г-ну Кристина́ (с которым вовсе не был знаком):