Когда Бомарше изложил суть дела Граву, тот выразил пожелание приобрести ружья для Франции и предложил за них аванс в 500 тысяч ливров, но в ассигнациях, что за границей уменьшало их покупательную способность до 300 тысяч ливров, то есть получалось по пять ливров за ружье, что было явно недостаточно. Но и эту сумму министр выделял не просто так: в качестве гарантии он потребовал, чтобы Бомарше отдал за нее в залог в городскую ратушу принадлежавшие ему государственные облигации на сумму в 745 тысяч франков, приносившие 72 тысячи годового дохода. Соглашаясь на подобные условия, Бомарше, которому до сих пор не заплатили американцы и который только что истратил баснословные деньги на сооружение дворца в квартале Сент-Антуан, рисковал оказаться в чрезвычайно сложном финансовом положении. Но это было наименьшим из зол, что посыпались на него после того, как он безрассудно ввязался в это предприятие.
Так как аванса в 500 тысяч ливров ассигнациями было явно недостаточно для приобретения ружей, военное министерство постановило выделить Бомарше для этой цели дополнительные средства, при этом общая сумма кредитов не должна была превысить сумму отданных им в залог ценных бумаг; если бы продавцы не выполнили своих обязательств, Пьер Огюстен лишился бы залога, поскольку государство конфисковало бы его в счет погашения выданных авансов.
В связи с тем, что война с Австрией могла разразиться в любой момент, Бомарше торопился заключить сделку и 7 марта 1792 года отправил в Гаагу одного из своих друзей, бывшего офицера де Лаога, чтобы тот оформил покупку ружей и организовал их немедленную отправку во Францию.
Но Бомарше не учел, что французские чиновники будут вставлять ему палки в колеса. Некоторые сотрудники военного министерства пришли в ярость из-за того, что не они, а Бомарше должен был получить прибыль от этой операции, и всячески тормозили выдачу разрешения на ее осуществление.
Пока все это тянулось, Грава сместили с поста военного министра, заменив его Серваном, а затем министры начали со все возрастающей скоростью сменять один другого, и всего за месяц министерский портфель поочередно побывал у Лажара, д’Абанкура, Дюбушажа и, наконец, при Конвенте, оказался у сына привратника особняка де Кастра гражданина Паша.
Эта министерская чехарда только мешала делу. Правда, когда возникли первые трудности из-за того, что после объявления войны Голландия заявила о своем нейтралитете и наложила эмбарго на все поставки оружия, Бомарше вроде бы нашел выход из создавшегося положения: он сказал, что ружья предназначены для отправки на Антильские острова, где будут использованы исключительно для поддержания порядка в Карибском море.
Голландские министры, которых Бомарше почти уговорил, решили воспользоваться случаем и потребовали увеличить сумму залога за ружья, который не подлежал возврату покупателю в случае, если они попадали во Францию. С этого момента данное дело переходило в компетенцию Министерства иностранных дел, которое возглавил Дюмурье. Бомарше знал его еще со времен поставок американцам, когда будущий министр командовал портом Шербур. Он написал Дюмурье и вскоре получил ответ:
«Я совершенно неуловим, во всяком случае в той же степени, в какой вы глухи, мой дорогой Бомарше. Но я люблю вас слушать, в особенности, когда у вас есть что-нибудь интересное мне сказать. Будьте же завтра в десять часов у меня, поскольку несчастье быть министром из нас двоих выпало мне. Обнимаю вас».
Судя по такой реакции, дело, казалось бы, должно было пойти на лад. Бомарше примчался на назначенную встречу. Дюмурье попросил его составить докладную записку по данному вопросу, Бомарше написал их целых пять, но у министра не нашлось времени, чтобы прочесть хотя бы одну. Как известно, во всех коммерческих делах, в которых участвует государство, решающее слово всегда принадлежит министру финансов. И тут нашему герою опять не повезло: пост министра финансов в тот момент занимал Клавьер, швейцарский банкир, друг Мирабо и противник Бомарше по делу Компании по распределению воды. Все обращения Пьера Огюстена в Министерство финансов так и остались без ответа.