Бомба для империи

– Мы это понимаем, – заверил его Сева и выразительно посмотрел на Африканыча. Тот, поняв его взгляд, полез во внутренний карман и достал внушительный по толщине конверт.

– Здесь пять тысяч, – тихо произнес Всеволод Аркадьевич, указывая взглядом на конверт в руках Неофитова. – По получении кредита будет еще такой же конверт. Так что чем раньше мы получим кредит, тем раньше у тебя окажется второй конвертик.

Бурундуков легонько кивнул. Неофитов продвинул конверт меж тарелок и приборов в сторону первого помощника управляющего банком. Когда конверт достиг середины стола, Африканыч отнял от конверта руку. В тот же миг конверта коснулись пальцы господина Бурундукова, и он стал медленно подтаскивать упакованные деньги к себе. Остальные, включая Луку, завороженно смотрели, как два годовых жалованья неординарного университетского профессора, вместе со столовыми и квартирными, уползают, лавируя меж приборов, в сторону кресла с Бурундуковым.

Через пару мгновений первый помощник управляющего банком пододвинул конверт к себе, опасливо огляделся по сторонам и, убедившись, что никому из присутствующих нет до него никакого дела, быстрым и почти незаметным движением сунул конверт во внутренний карман сюртука. Кто-то облегченно выдохнул, кажется, Ленчик. Тотчас разговоры возобновились, и Сева предложил тост «за нашего дорогого друга господина Бурундукова». Слово «дорогой» в его устах имело явно двоякое значение.

Уговорились, что Совет директоров в полном составе зайдет завтра в банк, чтобы написать официальную бумагу с просьбой предоставить АО первый кредит в сумме два (Сева решил не наглеть) миллиона рублей. И принесет все положенные документы для оформления кредита.

Потом было еще четыре тоста.

– За государя императора и всю его Царственную Семью и за их здравие.

– За Председателя Государственного Совета Российской империи и его здравие.

– За процветание державы.

– И за новую железную дорогу Казань – Рязань, которая не далее чем через три года свяжет их общими усилиями (Акционерного общества и господина Бурундукова) родную Казань с общей сетью всех имперских и частных железных дорог России[5].

Глава 12

ДВАДЦАТЬ ТРИ МАРТЫ, или ДОВЕРЬСЯ МНЕ, КРАСАВИЦА

Своего охранного отделения в Харькове не было. Поэтому информацию о возможности появления в городе государственной преступницы Марты Гинсбург, возможно, под иной фамилией, получили, как и в иных губернских городах Российской империи, господин полицеймейстер и начальник Жандармского управления. К секретному телеграфному сообщению о немедленном арестовании опасной политической законопреступницы прилагалось словесное описание разыскиваемой Марты, составленное со слов Исаака Дембо и студента Санкт-Петербургского Технологического института Константина Завьяловского.

Похожих по описанию женщин было задержано двадцать три штуки. При рассмотрении оных лично господином харьковским полицеймейстером со своим помощником были отпущены женщины старше тридцати лет. Таковых оказалось двенадцать. Правда, одна дама безапелляционно заявляла, что ей только двадцать девять лет, но поднятие ее метрической записи в одной из приходских церквей выявило, что этой даме полных тридцать четыре года. Когда это было высказано помощником полицеймейстера вслух, она фыркнула и вышла, горя негодованием и обидой.

При повторном рассмотрении оставшихся одиннадцати задержанных женщин в подозрении, что они и есть Марты Гинсбург, были исключены еще три. Одна – потому как у нее оказалась деревянная нога, а разыскиваемая Марта имела обе ноги целые. Вторая – потому, что имела комплекцию трех Март и совершенно не подпадала под описание разыскиваемой преступницы. А третья, отпущенная на все четыре стороны, являлась известной харьковской «горизонталкой», красоткой полусвета Зи-Зи, то бишь Зинаидой Яковлевной Ковшовой, которую в городе многие знали весьма близко, в том числе и сам помощник полицеймейстера. Стало быть, под подозрением осталось восемь женщин, с которыми надлежало разбираться уже более детально.

Все они были доставлены в городское полицейское управление для выявления личности.

Первую из восьмерых звали Амалией Краух. С ее слов, было ей двадцать четыре года. Служила девица в оперном театре на Полтавском шляхе и к противуправительственнным тайным сообществам не имела никакого касательства. Когда личность ее была подтверждена, она была отпущена с извинениями.

– Мне до ваших извинений начхать, – заявила девица с сильным малоросским акцентом и удалилась, гордо вскинув гривастую голову.

Осталось семь.

Очень похожую по описанию на разыскиваемую Марту Гинсбург звали Наталией Георгиевной. Год назад она закончила Мариинскую гимназию на Рымарской улице, в которой готовили домашних наставниц и добропорядочных жен, и вот-вот должна была стать воспитательницей двух девочек-погодок у дворян Бутаковых. При проверке документов оказалось, что Наталии неполных восемнадцать лет и что удостоверить ее личность может ее бабушка Прасковья Ильинична Рахманинова и соседи по дому.