Бонни и Клайд

Она только рассмеялась. Чего чего, а смерти Бонни Паркер не боялась. О смерти порой заходили разговоры у тех, кто окружал Бонни, смерть могла приключиться со стариками, с больными. С другими людьми, а не с ней. И не с Клайдом Барроу. Она еще раз рассмеялась и поднесла его руку к своей щеке.

— Ну кому взбредет в голову убивать такую прелесть, как я? — пропела Бонни, и в ее голосе появились поддразнивающие интонации.

Он улыбнулся ее невинности, красоте, непониманию. Лучше нее не было девушки в Техасе. В этом он был совершенно уверен.

— Но я-то не прелесть, — заметил он с сухим юмором.

— Да уж, Клайд, у тебя я что-то не вижу нимба, и если ты угодишь в ад, то обокрадешь самого Сатану и он вышвырнет тебя пинком под зад. Обратно ко мне.

Эти слова убедили Клайда в том, как она его любит. Он был глубоко тронут. Он наклонился к ней, и их губы встретились — нежно, неуверенно… Бонни обняла Клайда рукой за шею, и он позволил увлечь себя на кровать. Она приоткрыла губы, и ее язык коснулся его зубов. В Клайде стало тлеть желание, он слабо простонал, устраиваясь над Бонни.

Когда они упали на кровать, в нее вонзилось что-то тяжелое. Она пошевелилась, повела рукой, и на пол свалились два револьвера. Она снова обняла его, потом взяла за руку и направила ее к своей груди.

Клайд учащенно дышал, мозг бешено колотился о стенки черепа. Он вдруг окунулся в черную пелену. Казалось, он летит в космическом пространстве, пытаясь ухватиться за что угодно, лишь бы остановить падение, но напрасно. Он падал, падал, падал, неотвратимо приближаясь к страшной катастрофе.

Клайд высвободился из объятий Бонни и сел на кровати. В его горле стоял ком, голова все еще кружилась, сердце гулко билось в груди, руки были горячие и влажные. Он подошел к окну и уставился невидящим взглядом через грязное стекло.

Бонни смотрела на него — на его красивый силуэт на фоне окна. Клайд был печальный, одинокий и… почти святой. Она любила его еще больше, чем прежде, и хотела его так, как никогда ранее. Затем она снова легла на кровать, и ее голова коснулась револьверов. Медленно она повернула голову, и ее щека прижалась к револьверу так, что ее приоткрытые губы коснулись дула. Вдруг ее тело свела сильная судорога, потом еще одна, и она тихо лежала, ожидая, когда это пройдет, когда перестанет так щемить сердце.

7

Черный седан ехал по проселку, подскакивая на кочках. Он то появлялся, то исчезал за зелеными холмами и коричневыми полями. Шины были старыми, заляпанными грязью, а кузов покрыт толстым слоем пыли. Это свидетельствовало о том, что машина проехала много миль по немощеным проселочным дорогам. Впереди показалось большое шоссе, водитель подозрительно прищурился, присмотрелся. Наконец его лицо с тяжелым подбородком расплылось в улыбке.

— Скоро приедем, Бланш. Совсем скоро.

На лице женщины, сидевшей рядом, еще сохранились следы девической прелести. Она коротко произнесла «угу» и снова углубилась в потрепанный киножурнал. Она читала, время от времени поправляя выбившуюся каштановую кудряшку из-под новой коричневой соломенной шляпки, напоминавшей шлем.

Человек за рулем усмехнулся и покачал головой. Он был в отличном настроении. А чего печалиться? Скоро он увидит своего брата Клайда, и они снова отлично проведут время. Вдвоем! Он быстро и виновато покосился на сидевшую рядом женщину. Вернее, втроем! Бланш — его жена, и лучше об этом не забывать.

Он протянул руку и толкнул пальцем маленькую пушистую куколку, свисавшую на шнурке с зеркальца заднего обозрения, и она заплясала и закружилась, а человек рассмеялся.

К Баку Барроу быстро приходило хорошее настроение. Это был крупный, сильный, склонный к полноте мужчина, с уже намечавшимся вторым подбородком. Мысль о предстоящей встрече с Клайдом наполняла его ликованием. У братьев Барроу было сильно развито чувство локтя, ощущение, что они одной крови, что они принадлежат друг другу, и как бы далеко не забрасывала их жизнь, они неразрывно связаны кровными узами.

Бак издал короткий смешок и запел:

Когда я гляжу на большую и пеструю птицу.Чье имя записано в книге святой.Я больше не в силах на ближних сердиться,И в душу приходит покой…

В этом гимне было нечто, трогавшее Бака до глубины души, вызывавшее воспоминания детства, наполнявшее его благоговейным трепетом перед тайной жизни и смерти, заставлявшее чувствовать себя бессмертным. Он продолжил пение.

— Бак! — сказала Бланш, не отрываясь от журнала. Она читала статью с фотографиями о Руби Килер, о том, как она работала над своими танцами, о том, что ее эпизоды в фильмах отличались безупречностью. Бланш очень уважала это качество, особенно в женщине — ведь так трудно добиться совершенства, даже если постоянно к этому стремишься. Она подняла голову, посмотрела на своего нового мужа, и улыбнулась. Она была ревностной прихожанкой и обладала истинно христианским умением прощать недостатки ближних. — Бак! — повторила она с легким упреком.