Бонжур, Антуан!

– Вы не в курсе, Иван, как погиб отец? Расскажите. – Вот он, мой главный вопрос, а потом я уж буду спрашивать о женщине, обо всей той истории, на которую Скворцов намекал. Но со вторым вопросом я ещё повременю.

Иван остановился, сосредоточенно наморщив лоб, и хотел ответить, но я уже понял по его глазам, что он не знает – или больше того, попытается уйти от ответа. Луи вовремя перебил его. Я ждал.

– Он требует, – перевёл Иван, – чтобы я сообщал ему все, что ты говоришь со мной, каждое твоё слово.

Но я уже овладел собой:

– Точка, Иван! Не надо про отца переводить. Скажите Луи, что я вам про Москву рассказываю.

Мы вышли на широкую площадь, до отказа заставленную машинами. Проходы были узкими, мы шли гуськом, и разговор сам собой прервался. Только раз Иван обернулся и, показалось мне, заговорщицки подмигнул, указывая на Луи: молчи, мол, приятель… Но, может, был в его подмигивании иной смысл, а мне после тягостного разговора с Верой мерещатся всякие небывальщины? Во всяком случае, нельзя спешить с таким вопросом после того, что я узнал от Скворцова и увидел смущённые глаза Ивана.

Луи остановился у зелёного «Москвича».

– Привет земляку! – воскликнул я, радуясь, что есть повод уйти от темы. – Вот уж не думал, что первым делом сяду в «Москвич».

Луи постучал ладонью по крылу.

– Он говорит, – перевёл Иван, – что купил эту машину потому, что он сильно любит нашу родину.

Вопрос мой надёжно похоронен, можно начинать все сначала, но теперь я спешить не стану.

Мы сели и тронулись: Луи и Шарлотта впереди, Иван между мной и Сюзанной. Машина выбралась на автостраду. Луи прибавил скорость.

– Будьте добры, Иван, – обратился я к Шульге. – Спросите у Луи: большой ли был отряд, в котором они с отцом воевали?

– Зачем ты всё время мне «вы» говоришь? – обиделся Иван. – Я тебе «ты», и ты мне «ты». Мы люди простые, нас всех капиталисты эксплуатируют, поэтому мы должны говорить с тобой «ты».

– Сразу так не получается, вы уж не сердитесь…

Иван перевёл мой вопрос и ответил:

– Он говорит, что в ихнем отряде было двадцать два человека, и они сделали семнадцать саботажей, по-нашему, дать прикурить, так? А потом Борис научился хорошо говорить по-ихнему и даже ругался, будто валлонец, и его забрали в особенную диверсионную группу. С тех пор Луи с ним больше не встречался, он даже не знал, где укрывалась эта группа. Поэтому я не мог рассказать тебе про твой вопрос, – странная русская речь Ивана то и дело коробила мой слух, но ещё больше удивляло меня то, что он говорил.

Итак, ответ сам собой проясняется. Отец попал в особый диверсионный отряд, и обстоятельства его гибели им неизвестны, в этом всё дело.

– Кто же командовал этой особой группой?

– Та группа существовала в скрытом виде, никто про них не знал, только генерал Пирр. Теперь его похоронили. А Луи будет рассказывать тебе за те семь месяцев, когда они познакомились и вместе били бошей. Борис был отчаянным, не знаю, как это сказать по-нашему, – простоволосым, потому его всё время приходилось удерживать, чтобы он не потерял своей головы. Они ходили на страшные саботажи, и Борис всегда был впереди.

– Ах, Иван, – вырвалось у меня. – Что бы я без вас делал. Летел и думал: как буду здесь разговаривать. Но мне, право, неловко, приходится отрывать у вас столько времени…

– Не беда, – растаял Иван. – Только я, наверное, забыл свой язык, потому что жил в деревне, но я буду стараться. Это нужно для нашей родины, я всегда готов за неё пострадать. Я и в этих иностранных лесах страдал, не жалея сил. А что я получил? Сейчас я почти безработный человек.

– Вас уволили? – встревожился я.

– Я мастер по дереву. Столяр. У меня небольшая мастерская. Но сейчас работы стало совсем мало. А жизнь дорожает. Меня многие сторонятся, потому что я люблю нашу родину и всегда говорю за неё правду. А здесь я есть эксплуатированный и закован в цепи капиталистических стран.

ГЛАВА 3

– Давай, старик, выкладывай, – требовал я, обнимая рыжего. – Ты хороший старик, но сначала давай выкладывай.

Я был навеселе, в голове позванивало, но нить мыслей я не терял и поспевал всюду. Говорили одновременно в четырех углах, и везде мне было место.

Сейчас на очереди у меня рыжий, так я мысленно окрестил его, хотя он вовсе и не был рыжим. У него сложное имя, которое я никак не мог запомнить. Он сидел на диване у окна, я подвалился к нему.

– Бон санте, – ответил рыжий, поднимая бокал с вином.

– Давай санте, – согласился я. – А я слово дал, что до всего докопаюсь. Знаешь, кому – самому президенту.

– О, президент! – рыжий, конечно, не понимал меня, но слушал внимательно и улыбался.

Он выпил и растаял, язык у него вмиг развязался.

– Тогда он положил на стол кусок хлеба и пистолет, – добросовестно переводил Иван. – А Борис стоял перед столом. Но пистолет был не заряжён, так что он не боялся. И он отошёл к окну – для хитрости. А сам смотрит, что этот русский сначала схватит? Если возьмётся за хлеб, значит, его боши послали. И что же, ты думаешь, он схватил?

– Конечно, пистолет, – с восторгом угадал я.