Борьба с членсом

— Ну, чего ты пристал? К ним? Я тоже могу назваться: Шир. Мы все можем назваться, мы — молнышки. Ну и что? Ты можешь сказать, что нам делать? Где новое? Как жить? А? Умирайте лучше, вот что. Высохнуть боитесь и тревожите нас. Может, ты высохнешь, и будет что-то новое. А? Здесь уж ничего не будет, знай. Я сам не моложе Карбуни. Все повидал. И понял: как делалось, так и будет делаться, что было, то и будет, и ничего нет нового под казуаром. Отстань от Жуда, понял ты? Он тоже говорил, а теперь вот

наслаждается. И это лучше, чем стрекотать. И имена эти ни к чему, и я — не Шир, а как все, нету у меня имени, так и знай. Ясно?

— А что тогда было?… — выстрекотал обмякший от счастья неожиданного отклика Сплюйль.

— Ах ты… — разгневался Шир, собираясь сказать что-нибудь еще, но, видно, силы у него были на исходе, и он напрягся и вдруг лопнул.

Вот уж это действительно было нечто новое — ни один солнышко еще не умирал, лопаясь от натуги! Все приползли смотреть, Карбуня даже привел себя по этому поводу в трезвый вид. Некая надежда на миг пронизала толпу сгрудившихся над трупом Шира солнышек; они изумленно смотрели на его влажное, распотрошенное, мертвое тело, но оно начало немедленно высыхать и буквально мгновенно превратилось в порванную пополам обычную, кожистую звездочку. Кто-то прострекотал:

— Все то же самое: он высох. Это не ново.

Солнышки стали расползаться.

— Стойте! — почти воскликнул Доба, яростно застрекотав. — Это — новое! Истинно новое! Вы можете так же умереть!

И тут вдруг сказал вечно молчаливый Карбуня:

— Кому нужна такая смерть? Даже правильного следа от себя не оставил. А ведь это вы ввели его в искушение! Все, поговорили, мне теперь пару месяцев надо насыщаться.

Сплюйль и Доба остались одни.

— Несчастные несчастливцы! — сказал Доба, сам удивившись такой наисложнейшей фразе. — А в самом деле: что было тогда?

— Вот в чем вопрос! — значительно прострекотал Сплюйль, и тут же понял, что чудовищная депрессия затопляет в этот момент все его сущетсво — тоска, намного более ужасная, чем обычное постоянное самоощущение солнышек. В эту ночь он впервые попробовал произвести из почвы наркотический субстрат, с изумлением осознав, что он хочет, чтобы это состояние никогда не кончалось. А Доба провел эту ночь возле своего родителя, смутно чувствуя, что его предали. К утру он отполз к зеленому пруду и, грустно посмотревшись в него на свое отражение, решил съесть почвы, но потом не стал.

"Что же делать?" — подумал он главную мысль солнышек. И он ощутил, что хочет высохнуть.

25

Новые дни и ночи не принесли с собой никаких событий и изменений. Жуд и Карбуня услаждали свои старые тела и центры усиленными дозами обогащенной ими самими почвы, — а после случая с Широм к ним присоединился и Сплюйль, страшащийся теперь, как вечности, обыденного состояния солнышек. Доба пробовал высохнуть, занявшись необходимым для этого постом, но затем не выдержал, обожрался простой почвы и теперь все время лежал у того же зеленого пруда, обескураженно уставившись на его гладь. Остальные солнышки занимались тем, чем всегда. Но однажды всё кончилось. точнее, началось. Что-то новое все же произошло!

Стоял обыкновенный унылый полдень; казуар блекло светил из-за мрачных зеленых туч, вечно застилающих тусклое небо. Сплюйль только что доел очередной кусок почвы, осоловело выпучил глаза и замер, ощущая нарастающий приход желанного приятного отупения, начинающегося с кончиков щупов и постепенно заволакивающего центр. Доба сунул свой зеленый щуп в воду и смотрел на него, словно ожидая некоего несуществующего, водяного солнышка, возжелающего заняться с ним размножением. Карбуня что-то стрекотал — последнее время он как будто бы становился таким же, каким раньше был Сплюйль, почему-то.

И вдруг пелена туч в каком-то одном месте мгновенно разошлась, прямо-таки разрываясь, и в ее разрыве вспыхнул неизвестно откуда берущийся резкий желтый луч, который был ярче так и продолжающего тускло сиять казуара, отчетливее линии берега пруда, возле которого замер Доба и очевидней всего обыкновенного ежедневного красноватого мира, каждое утро предстоящего трехглазому взору любого из солнышек, луч ударил в центр пруда, прошив его до дна, словно гигантская сверкающая небесная спица; все вокруг

зажглось неизвестной желтизной и непонятной яркостью; Доба тут же выдернул свой зеленый щуп из воды, как будто боясь загореться, и все солнышки вздрогнули и словно от чего-то очнулись.

Доба в испуге закрыл глаза, и тут же луч погас. Некоторое время ничего не происходило.

— Что это? — выстрекотал Карбуня, пытаясь как-то приподняться над почвой на своих щупах.