Борьба за Краков (При короле Локотке)

Во многих пригородных усадьбах и городских домах размещались знатнейшие рыцари, потому что мещане надеялись найти в них защиту от своеволия лагерного сброда. Здесь также виднелись знамена на длинных древках, для того чтобы сюда не забрел кто-нибудь, не принадлежавший к этой группе.

В самом замке жил князь, но после разрушения замок был только слегка подправлен и представлял мало удобств для жизни. Одиноко торчали уцелевшие части старых стен, среди которых наскоро построили сараи и конюшни. Хорошо сохранился замковый вал и укрепления на нем, и ворота были новые и крепкие, но внутри было гораздо больше развалин, чем строений.

Князь не любил окружать себя пышностью; весь его двор и слуги были одеты прилично и чисто, но скромно и без показного великолепия. Локоток, весь преданный своему делу, не заботился о внешности. Брал, где только мог, но не для себя, а для окончания задуманного им дела. Сам он имел только то, что ему приносили в дар друзья. Один подарит ему коней, другой — упряжь, а тот — готовые наряды или сукно, еще кто-нибудь — оружие; почти все давали ему деньги: теперь и шляхта была заинтересована в том, чтобы будущий государь не слишком обнаруживал свою бедность.

Правда, казначею не приходилось располагать большими суммами, потому что едва только в кассу поступали деньги, как тотчас же надо было заткнуть рты венграм, куманам и другим.

Уже и в это время у князя Владислава был свой канцлер, подкоморий, капелан, коморник и весь придворный штат, но все это были люди случайные, не подготовленные к своей роли, да и не на чем было еще и подготовляться.

Будущее величие того, кто добивался короны, еще никому не бросалось в глаза, но всякий, кто входил в горницу, где маленький князь сидел за грубо сделанным столом, всякий, присмотревшись к нему и послушавши речей этого невзрачного на вид человека, выносил убеждение, что в нем таится большая сила. Он не хвастался и не пускал пыль в глаза, но так горячо верил в правду своих притязаний, что и другие заражались этой верой.

Дело было под вечер. Локоток собрал у себя всех своих начальников войск и канцелярских служащих. И, стоя среди них, маленький, невидный, в потертом кафтане, с растрепанными волосами и плохо расчесанной бородой, но с быстрыми, умными глазами, он все же казался господином над всеми. Едва только он начинал говорить, все умолкали, и глаза всех не отрывались от его лица. Во всем этом собрании он был самым невзрачным на вид, а между тем к нему, как к огню, устремлялось все.

Один взгляд на вошедшего, одно его слово, и он уж быстро отгадывал в чем дело и отвечал коротко и решительно. А говорил, словно топором рубил, и не выносил противоречий. Если он сдвигал брови, и между ними резко обрисовывались две складки, все знали, что возражать невозможно.

Оп стоял между Вержбентой и Войцехом из Змигрода, и тут же подле него находились канцлер Клеменц, только что прибывший из Кракова с судьей Смилой; все они держали вместе совет, когда вдруг с громким восклицанием в распахнувшиеся двери быстро вошел человек средних лет, в одежде духовного, в сильно возбужденном состоянии.

Еще раньше, чем окружающие его сообразили, с чем он явился, Локоток догадался, что он пришел жаловаться. Гнев, обида, раздражение ясно читались на его лице. Слегка поклонившись, он поднял руки кверху и начал кричать:

— Содом и Гоморра, милостивый князь! Вы навлекаете на себя кару небес! И здесь ваши люди проделывают то же, что в Познани! Разграбили мою кладовую, вывели скот, обидели моих слуг… увели коней из конюшни. Это насилие — грабеж собственности костела!

Запыхавшийся ксендз закашлялся.

Князь слушал спокойно, давая ему выговориться; но это хладнокровие еще более возмутило ксендза.

— Это татарское нашествие! — вскричал он. — Дикари, нехристи! Не уважают святыни Господней и ее слуг!

— Успокойся, отец, — сказал Локоток. — Я-то уж не могу помочь. Война имеет свои права, и воины мои не должны умереть с голода. Я за все вас вознагражу, а теперь и вы должны сносить все так же терпеливо, как и я.

Ксендз возвысил голос и уже хотел крикнуть: "Анафема!" — как канцлер Клеменц с достоинством выступил вперед.

— Уважаемый отец! — сказал он. — Князь при всей доброй воле не может ничего сделать. Люди собираются здесь, есть все должны, а накормить всех трудно. Но война скоро окончится, и тогда все убытки возместятся.

— Но дерзкие руки посягают на святую и неприкосновенную собственность костела! — прервал его ксендз.

— Все убытки будут возмещены костелу, — спокойно сказал князь, — когда мы избавимся от чехов, очистим страну и водворим в ней порядок.

— Чехи нас так не обижали! — возразил ксендз.

Канцлер Клеменц, почти насильно отведя его в сторону, старался уговорить и успокоить, когда в оставшихся открытыми дверях Локоток увидел чье-то лицо, вздрогнув, он поспешил к дверям, забыв о священнике.

Там стоял весь забрызганный грязью, только что приехавший Мартик. Князь издали приветливо улыбнулся ему и, не обращая внимания на окружающих, вышел в соседнюю горницу, где стояло убогое ложе, а в углу лежало кое-какое оружие.