Борис Аркадьев

Это не проверишь, но я полагал, что Аркадьев относится ко мне с доверием. Видимо, не столь существенно, так это было или не так, важно, что так казалось. Это обязывало. Я знал, что все сказанное им с глазу на глаз должно остаться между нами – не дай бог перелетит через порог, сделается достоянием чьих-то ушей и Аркадьев получит право посчитать меня передатчиком, разглашателем… А ведь какой соблазн: в футбольной среде пересказы реплик знаменитостей ценятся необычайно высоко! Легче легкого было из бесед с ним изготовить интервью, да не одно, но мне это и в голову не приходило. Я слишком хорошо знал, как взыскателен Борис Андреевич не то что к напечатанному, но и к каждому произнесенному им слову. И обычная для редакции торопливая, насмешливая, фамильярная скороговорка при Аркадьеве исключалась, чтобы не отпугнуть или, неровен час, не обидеть. Это была не та распространенная подстройка к собеседнику либо значительно старшему по возрасту, либо по должности вознесенному, когда наперед известно, что общего языка все равно не найдешь, но надо потерпеть. С Аркадьевым подстройка, наоборот, давала понять, что вот наконец встречен человек, с которым разговор идет так, как должен идти, если собеседники в самом деле на что-то надеются, чего-то друг от друга ждут.

Одним своим присутствием Аркадьев создавал вокруг себя зону истинности; оставшись с ним, полагалось ему соответствовать, не притворяться, не играть придуманной роли. Общение с Борисом Андреевичем требовало отказа от верхоглядства, суетливости, претензий на всезнайство; полагалось подумать, прежде чем спросить, ответить либо возразить, чтобы самому себя не стыдиться; надо было слушать, а не делать вид, что слушаешь; полагалось и следить за своими движениями, жестами, мимикой, и закурить было неловко.

Мне легко предположить, что многие люди, как и я, испытывали на себе обязывающее влияние Аркадьева и изумлялись этому влиянию, потому что ничего похожего в футбольной среде встречать не доводилось. В этой среде Аркадьев был фигурой неожиданной, пришельцем, странником. Рафинированный интеллигент – это для футбола, наверное, излишняя роскошь. Но раз уж такой человек объявился, залетел, им гордились. Его тонкая духовность была подмечена и выделена как украшающая редкость. Но она оказалась плодоносной, что сделало Аркадьева фигурой выдающейся, единственной в своем роде. Когда я вспоминаю, как не легко с ним бывало, то понимаю, что это были прекрасные затруднения, с которыми не сравнишь мнимую приятность амикошонства и шутейного суесловия, вместе с сигаретным дымком заполняющих редакционные будни.

Я поздно познакомился с Борисом Андреевичем Аркадьевым, в 1959 году, когда ему было шестьдесят. О том, как это произошло, я еще расскажу. А до этого я самоуверенно воображал, что мне о нем известно вполне достаточно.

В мои болельщические довоенные времена к тренерам, не в пример временам нынешним, большого интереса футбольный люд не испытывал. Фамилии знали, но дела команд не принято было ставить в зависимость от тренеров, увлекались игроками, их считали героями побед и виновниками поражений. Не помню, чтобы «Динамо» связывали с В. Дубининым, «Спартак» – с К. Квашниным и П. Поповым, как и «Металлург» с Б. Аркадьевым. Ничего удивительного, профессия только-только определялась, люди, ее выбравшие, держались скромно. Даже яркий восход в 1940 году московского «Динамо» на трибунах объясняли удачным приобретением форвардов С. Соловьева и Н. Дементьева, полузащитника Н. Палыски и защитника И. Станкевича из других команд, а вовсе не тем, что клубом в том сезоне руководил Б. Аркадьев. Это потом, когда футбол разжился историей, стали вспоминать тренеров призовых команд и задним числом воздавать им по заслугам.

Знаменитое послевоенное семилетнее противостояние ЦДКА и «Динамо» мало того, что подняло футбол в глазах публики, – заставило всех обернуться к тренерам. В то время принялись гадать не только о том, забьют ли Федотов с Бобровым или Соловьев с Карцевым, а и о том, что секретно задумали мудрый Аркадьев и хитрый Якушин. Оба они тогда сделались невероятно известными, каждое их словечко ловили и передавали. Своей сегодняшней устойчивой популярностью тренерский цех обязан им двоим. Во всяком случае, они положили ей начало.

Нет ничего проще, чем составить послужной список тренера, все зафиксировано и пересчитано: подъемы и крушения его команд, матчи выигранные и проигранные, выведенные на дебют звезды, медали, тактические новинки, турниры и странствия, отстранения от должности и новые назначения. Можно даже, изобразив все это ломаной линией, представить, что им было пережито, с точностью до одного дня. Без преувеличения это будет кардиограмма, ибо решительно все проходит через сердце тренера. Профессия на диво открытая – при всем желании ничего не закамуфлируешь, не припишешь, не пустишь пыль в глаза, не утопишь в словесном омуте. Табло горит, матч проигран или выигран, факт налицо, таким он останется и век спустя.