Борис был не прав

Не знаю, кто готовил этот проект резолюции. Могу сказать лишь одно: я, член Политбюро, с этим проектом заранее ознакомлен не был, для меня такой проект явился неожиданностью. В нём даже не было осуждения раскольнической деятельности Бразаускаса и поддержки тех коммунистов, которые остались на позициях КПСС. Принятие такого проекта означало бы на деле потакание оппозиционным силам партии, он убаюкивал партию, смазывал разногласия, открывал дорогу перед оппортунизмом. Не случайно, когда зачитывали проект резолюции, зал Пленума буквально гудел от недоумения и негодования.

Я бы так сказал: тот проект резолюции по Литве в той обстановке, какая сложилась к февралю 1990 года, был по-своему вызывающим. Вероятно, тут сыграла свою роль и позиция Горбачёва, который в ту пору тешил себя надеждой, что всё обойдётся, образуется. Но так или иначе, я считал невозможным принятие такой резолюции. И попросил слово вторично, чтобы высказать своё резко отрицательное отношение. Внёс предложение осудить деятельность тогдашнего руководства компартии республики, направленную на раскол, поддержать те силы, которые выступают за единую КПСС. (Это моё выступление опубликовано в сборнике «Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС. 5–7 февраля 1990 года».)

Из членов Политбюро я оказался единственным, кто выступил по этому вопросу. Многие члены ЦК решительно меня поддержали, атмосфера на Пленуме стала накаляться. Помнится, ректор МГУ академик А.А. Логунов, твёрдо стоящий на партийных позициях, внёс в этой связи предложение объявить перерыв на двадцать минут, чтобы подготовить совершенно другой проект резолюции.

— Момент крайне ответственный! Куда мы так спешим? Надо всё тщательно обдумать, — говорил Логунов.

Горбачёв без труда уловил настроение членов ЦК и сориентировался в обстановке, предложил сделать часовой перерыв для доработки резолюции. В этой работе принимали участие Михаил Сергеевич, Лукьянов и я. В итоге новый проект был принципиально иным, он осуждал Бразаускаса и поддерживал Бурокявичюса. На Пленуме его приняли единогласно.

Кстати, на том Пленуме об ответственности Яковлева за резкое обострение положения в Литве говорил не только Кардамавичюс, но и многие другие. А потому Яковлеву пришлось оправдываться.

— Оправдываться всегда плохо, неудобно, — говорил он. — Но всё-таки я должен внести ясность, поскольку вот уже который раз на Пленуме моя фамилия так или иначе фигурирует в связи с литовскими событиями. Что я думаю по этому поводу и что я говорил в Литве?.. Потеряна ли ситуация в Литве? Не думаю. Грозит ли это опасностями? Безусловно, и на них тут указывалось, в общем-то, справедливо. Но кроме опасности есть и другое. Приходится признать: в республике сложилась слишком хорошо знакомая нам картина недееспособности парторганизаций. Руководство продемонстрировало недальновидность.

Когда я услышал эти слова Яковлева — о недальновидности руководства республиканской компартии, — мне стало как-то не по себе. Как видно, речь идёт не о ком-либо персонально, а в целом о руководстве компартии, т.е. ЦК. Ведь было же заседание Политбюро в сентябре 1988 года, где именно Яковлев утешал нас. «Недальновидность» (преднамеренную) проявил именно он, прежде всего он, а не литовские товарищи, многие из которых уже тогда били тревогу. И вот здесь, на Пленуме — ни слова самокритики, зато — обвинения в адрес других.

Я поднялся из-за стола президиума и подошёл к сидевшему за отдельным столиком заведующему общим отделом ЦК КПСС Болдину. Спросил:

— Валерий Иванович, вы помните, в сентябре 1988 года я вёл заседание Политбюро. Яковлев тогда докладывал о своей поездке в Литву. Его информация сохранилась?

Болдин утвердительно кивнул:

— Конечно, сохранилась.

— Спасибо.

Я вернулся на своё место, и, когда Яковлев закончил выступление, чётко, чтобы слышали в зале, сказал Горбачёву:

— Михаил Сергеевич, вы можете ознакомить Пленум с запиской Яковлева по Литве?

— Зачем ты встреваешь в это дело? — обращаясь ко мне отозвался Горбачёв (сидели мы рядом).

Но я повторил:

— Просил бы вас, Михаил Сергеевич, ознакомить членов ЦК с запиской и той информацией, которую сделал Яковлев после возвращения из Литвы в августе 1988 года…

Однако вопрос всё-таки не нашёл продолжения. И когда мне принесли стенограмму Пленума для правки, я решил вычеркнуть свою реплику, касавшуюся записки Яковлева. Почему? Да потому что на том же Пленуме возник спор между мною и Шеварднадзе по «тбилисскому делу». Нельзя же превращать Пленум ЦК в сплошную перепалку Лигачёва с несколькими членами Политбюро. Достаточно того, что мою реплику хорошо слышали члены Центрального Комитета.