Борис Годунов

Царь остановился. И идущие рядом и позади царя заметили, что он даже вздрогнул, как ежели бы проснулся от испуга. Прямо перед ним из сугроба вздымался полузаметённый позёмкой камень. За ним и чуть подалее, в одной стороне и в другой, торчали из снега кресты.

— Что это? — растерянно и изумлённо спросил царь Борис.

— Государь, кладбище, — подскочил Семён Никитич. — Данилова монастыря кладбище.

Царь выпростал лицо из воротника шубы и, не мигая, с минуту или более стоял под ветром.

Наконец поднял руку и, ткнув пальцем в чёрный камень, спросил:

— Что начертано на нём?

Семён Никитич торопливо опустился на колени и руками стал разбрасывать снег, наметённый у камня. Кто-то из окольничих бросился помогать ему. В минуту они разрыли снег до самой земли, но так и не увидели на камне надписи. Замшелая плита была так стара, что время стёрло письмена. Семён Никитич растерянно повернулся к царю и, едва шевеля губами, сказал:

— Ничего нет, государь. Мхом затянуло…

— Вижу, — резко ответил Борис и, повернувшись, пошёл к Соборной площади.

Поднявшись на Красное крыльцо, Борис неожиданно сказал Семёну Никитичу:

— Найди образчик собора, что Думе представляли, и в палаты мои доставь.

Семён Никитич запнулся. О храмине игрушечной думать забыли, и царю не след было вспоминать о ней. Но уж очень Борису захотелось увидеть мечту свою. Вспомнилось: разделанные под зелёную траву доски, вызолоченные купола, высокие порталы, яркие крыльца и шатровые кровли выложенного из малых, в палец, кирпичей сказочного храма.

За час облазили и подвалы, и подклети, и чердаки, и самые дальние каморы, в которые от веку не входили, в Большом дворце, в Грановитой палате, в Столовой избе. Да где только ещё не были. И сам же Семён Никитич с рожей, облепленной чёрной паутиной, нашёл наконец под лестницей в углу образчик храма. Как смогли, обмахнули игрушечную храмину тряпками, очищая пыль, и на радостях чуть не бегом внесли в царёвы палаты.

Царь сидел у окна в кресле. Храмину поставили перед ним, и тут только царёв дядька понял, что зря он нашёл храмину и, уж вовсе не подумав, выставил её перед царём. Сказал бы, нет-де игрушки сей, да и только.

Бровь царя дрогнула и поползла кверху. Царёва дядьку мороз продрал по спине.

Храмина стояла перед царём, как обгаженный курятник. Более же всего царя поразили выдавленные слюдяные оконца. Они зияли чёрными провалами в теле храма, как глаза, вырванные злой рукой.

Царь, странно поднимаясь в кресле, набрал полную грудь воздуха, и даже не крик, но стон вырвался из искажённых судорогой его губ.

Игрушечную храмину, так же бегом, как и внесли, выволокли из царёвых покоев. Но Борис этого уже не видел, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

После дела Смирного, когда царь Борис вглядывался в неколебимо, тупо застывшее лицо дьяка, это был второй удар, тяжело, до самой глубины души потрясший Бориса. Он понял: перед ним стена, глухая, сложенная из вековечных, неподъёмных камней. Но тут же ему припомнились слова царя Ивана Васильевича, услышанные ещё в отрочестве: «Кулаки разбей, а дверь открой!» Но он чувствовал: у него больше нет сил не только на то, чтобы стучать в стену, но даже поднять руки. И он подумал: «Власть уходит… Утекает, как вода, сквозь пальцы…» И ещё подумал, что даже не заметил, когда это началось.

Борис оперся на подлокотники и, поправившись в кресле, устремил взгляд в окно.

За свинцовой решёткой переплёта кружил снег. Бесчисленное множество невесомых ледяных пушинок. Они сталкивались, падали, взлетали и опять падали, швыряемые порывами ветра то в одну, то в другую сторону. И кружились, кружились мысли царя.

Борис хотел понять, когда же потекла сквозь его пальцы сила власти. Когда он подсказал своему дядьке разгромить Романовых? Когда на Болоте взошёл на помост Богдан Бельский? Или раньше? Когда он, Борис, не помня себя, крикнул люду московскому, что не будет в его царствование ни сирых, ни бедных и он последнюю рубашку отдаст на то? Отчаяние входило в душу Борисову.

За окном кружил и кружил снег. В царёвых палатах стояла тишина, и Семён Никитич с боязнью, напряжённо вслушивался в эту тишину, ожидая царёва зова. Но за дверями не было слышно ни звука.

4

Весело и шумно было в Кракове. С шелестом кружились шёлковые юбки красавиц, пленительно сверкали зовущие глаза, и вино лилось рекой.

Пан Юрий Мнишек шёл к намеченной им цели. Незаметно, день за днём, он всё дальше и дальше оттеснял от новоявленного царевича пана Вишневецкого и с той же последовательностью делал всё, чтобы сблизить объявившегося наследника российского престола со своей дочерью — прелестной, яркоглазой Мариной. Для этого в ход шли пиры и охоты, длительные прогулки в окрестности Кракова и, конечно же, танцы, танцы, танцы… Крутящаяся в вихре музыки панна Марина была сам соблазн, само обворожение…