Борис Годунов. Сочинение Александра Пушкина

Так должно смотреть на политическую завязку жизни Бориса и ряд тогдашних событий государственных. Но что же видел Карамзин? Вовсе не обозначив изменения системы уделов в дворскую аристократию, он описывает события, как начал описывать их с самого Рюрика, исчисляет ежегодно происшествия, побранивает, где видит худо, похваливает, где кажется ему хорошо, – и только! Но ему надобны средства для искусства, и – вот Грозный является у него театральным тираном, Полонием Сумарокова[13]

; самые нелепые клеветы летописей повторяются, чтобы в Борисе непременно представить убийцу Димитрия-царевича, как прежде повторялось все, что клеветал на Иоанна Курбский, – цепь противоречий и ошибок составляет у него описание всех событий. Для чего это? Для того, чтобы составить разительную картину: мщение Божие за кровь невинную. И вот все яркие краски истощены, чтобы явить Бориса сначала сильным, могущим, мудрым в I главе XI тома «Истории государства Российского». И словно театральный гром, вдруг разражается над цареубийцею II глава того же тома! Будто так бывает в жизни? Будто так было и при Борисе? Нет! совсем не так. Риторика, фразы и сущая пустота и несообразность открываются при самом легком взгляде критики на все, что писал Карамзин о событиях в России с 1533 до 1612 года…

Как мог Пушкин не понять поэзии той идеи, что история не смеет утвердительно назвать Бориса цареубийцею!

Что недостоверно для истории, то достоверно для поэзии. И что мог извлечь Пушкин, изобразя в драме своей тяжкую судьбу человека, который не имеет ни сил, ни средств свергнуть с себя обвинение перед людьми и перед потомством! Клевета безвестная, глухо повторяемая народом, тлеет в душах олигархов, когда имя Самозванца

отдается изредка в слухе Бориса (он знал об этом за пять лет явного похода Лжедимитрия). Над головою его умножаются бедствия; крамола действует – легкий слух превращается в явный говор – Борис губит Романовых, преследует Шуйских – политика Польши обращается в Россию – и что казалось мечтою, делается всесокрушающею действительностью. Какое великое развитие тайн судьбы, какое обширное раздолье для изображения России, Польши, Бориса, Самозванца, аристократии, народа!

Все это утратил Пушкин, взяв идею Карамзина.

Примечания

Анализируя пушкинскую драму, Н. А. Полевой резко осуждает ее зависимость от карамзинской концепции. Эта полемика нашла отклик в статье В. Г. Белинского «Очерки русской литературы. Сочинение Николая Полевого»: «Статья о Пушкине в изданных ныне „Очерках“ есть разбор „Бориса Годунова“. Как же оценил г. Полевой это великое создание Пушкина? – А вот посмотрите: „Прочитав посвящение, знаем наперед, что мы увидим карамзинского Годунова: этим словом решена участь драмы Пушкина. Ему не пособят уже ни его великое дарование, ни сила языка, какою он обладает“… Теперь ясно и понятно ли, что это за оценка?.. Вот если бы Пушкин изобразил нам Годунова с голоса знаменитой, но недоконченной „Истории русского народа“ – тогда его „Борис Годунов“ был бы хоть куда и даже удостоился бы очень лестных похвал со стороны „Московского телеграфа“… Вообще г. Полевой очень не благоволит к Карамзину» и т. д. (см. наст. изд., с. 324).