Борис Парамонов на радио "Свобода"- 2006

Я выбрал для себя двух солдат в качестве хитов выставки. Один – Ларионова, курящий трубку, другой – Шагала, пьющий чай. Глядя на такие вещи, понимаешь, что метонимия – не только основной прием построенияя художественной прозы, но едва ли не главный секрет искусства. Представить часть как целое – это и есть искусство. И не надо армии выстраивать на Куликовом поле или на Чудском озере: достаточно одного солдата, да и того за мирным занятием чаепития.

Здесь просится цитата из книги Виктора Шкловского «Цо»:

«Теряем мы себя, становимся соединительной тканью.

А в искусстве нужно местное, живое, дифференцированное (…)

Ты чувствуешь себя связанной с культурой, знаешь, что у тебя хороший вкус, а я люблю вещи другого вкуса. Люблю Марка Шагала.

Марка Шагала я видел в Петербурге. Похожий, как мне показалось на Николая Николаевича Евреинова, он был вылитый парикмахер из маленького местечка.

Перламутровые пуговицы на цветном жилете. Это человек до смешного плохого тона.

Краски своего костюма и свой местечковый романтизм он переносит на картины.

Он в картинах не европеец, а витебец.

Марк Шагал не принадлежит «культурному миру».

Он родился в Витебске, маленьком провинциальном городишке (…)

Так вот, витебские мальчишки все рисуют, как Шагал, и это ему в похвалу, он сумел быть в Париже и Питере витебцем.

(…) я помню, что в Европе все – европейцы по праву рождения.

Но в искусстве нужен собственный запах, и запахом француза пахнет только француз.

Тут мыслью о спасении мира не поможешь».

Вот и хорошо, что Россия больше, кажется, никого спасать не собирается, равно как и громить. А в Москве даже открылся ресторан «Шагал». Я в нем побывал. Он сделан точной копией провинциальной гостиной того же Витебска: столы под бархатными скатертями, фотографические альбомы, даже патефон со старинным раструбом на столике, покрытом вязаной салфеткой. Абажур, естественно. Водка подается «Бердичевская» - но это уже их другой оперы. Вообще же всей этой буколике сильно вредит автоматчик, открывающий дверь посетителям.

Шагал в связи с русской выставкой в Нью Йорке потому еще вспомнился, что есть в этом городе свой собственный, не хуже витебского. Вуди Аллен, конечно. Витебск в его случае называется Бруклин. Американцы говорят: нет в мире пути длинее, чем путь из Бруклина в Манхеттен.  Вот этот путь проделал Вуди Аллен, и один из лучших его фильмов недаром называется «Манхеттен».

В Манхеттене и начался искус Вуди Аллена. Что-то вроде квадратуры круга он принудил себя решать: как оставаться Вуди Алленом, перебравшись в Манхеттен из того, что называют здесь «Борщ Белт»? Это окрестности штата Нью Йорк, излюбленное место небогатых горожан, проводящих здесь летние отпуска. Соответствующие развлечения им предлагаются, эстрадные номера, конферансье, которые тут называются «стэнд ап комидиенс», в общем так называмый энтертейнмент, то есть развлечения – понятие по определению противоположное высокому искусству. Борщ Белт – стартовая площадка многих королей шоу бизнеса в Америке. И Вуди Аллен оттуда вышел, из этого летнего бруклинского филиала. Он Манхеттен  завоевал, оставаясь в маске простоватого бруклинца: человека, привечаемого за талант, но постоянно спотыкающегося на тернистых асфальтах Пятого и Парк Авеню. Борщ – он и есть борщ, а на Парк Авеню положено кушать иранскую икру.

Вопрос: имеется ли у этой икры эквивалент в искусстве?

Вуди Аллен не раз пытался выйти из своей маски симпатичного интеллигентного невротика. Самый прямой для этого способ – вообще не сниматься самому в своих фильмах. Ибо в собственном облике он слишком узнаваем, очень уж жестко запрограммирован на одну-единственную реакцию зрителя: смех. Комик хочет покончить с комедией, принесшей ему успех и узнаваемость. Это нелегкая задача. Когда Вуди Аллен делает фильм без себя как актера, получается добротный, но как бы и безликий, неалленовский кинематограф. Фильмы этого ряда – например, «Сентябрь» или «Интерьеры»  - недурны, но их с тем же успехом могли сделать, например, во Франции.